Вилья на час
Шрифт:
— Альберто, кто еще мог рассказать мне о тебе…
— Где он?
— Не знаю. Честно, не знаю. Да и какое тебе дело до того, кому больше нет до тебя дела?
— А у тебя есть?
— У меня есть. Я хочу дорисовать те акварели. Ты ведь узнала себя, да? Это с твоих детских фотографий из социальной сети… А глаза с фотографий не рисуют. Ты позволишь мне закончить твои портреты? Позволишь?
Я кивнула. Не потому, что соглашалась, а потому что голова моя вдруг безумно отяжелела. Да и все тело. Я опустилась на колени прямо на кухонную плитку и спрятала лицо в ладонях. Пабло ринулся ко мне, отвел мои руки и прижал к своей
Глава XXI
Футболка Пабло промокла от моих слез, и я закрутила ее край до самой его груди, полностью отдавая себе отчет в последствиях таких действий. Мне уже плохо — хуже быть просто не может. Дура, какая же я дура… Даже секунды не сомневалась, что Альберт ждет меня с распростертыми объятиями. Зачем я ему? Зачем… ради стопочки горячей крови! Дура, дура, дура! Какой же наивной я была, полагая, что оставила настолько глубокий след в душе бессмертного вампира, что тот с превеликим трудом пережил без меня год… Точнее одиннадцать месяцев… Дура… Но не настолько, чтобы не понимать, зачем я нужна Пабло.
Я — трофей. Возможность на пару минут встать с прадедом на одну ступеньку, уложив в постель его случайную любовницу… Я даже не была бывшей. Случайной… Хотя бы на родном языке я верно подбирала слова. Но не ответы… на незаданные никому, только самой себе, вопросы. Зачем я примчалась в Барселону?
Что же такого Альберт рассказал про меня своему правнучку, что тот захотел и сумел отыскать меня в соцсетях? И еще интересней, что так приглянулось во мне испанскому художнику, что он взялся меня рисовать? Скука? Туристки в Барсе нынче в дефиците и их приходится вызывать самым что ни на есть дурацким методом — обманом! И ради чего? Ради короткой интрижки с сексуально озабоченной особой?
Но я не задавала никаких вопросов. Даже тех, что обязана была адресовать лично Пабло. Задать их было нечем. Пабло вобрал в себя мои губы полностью, чтобы ни одно слово не проскользнуло в уголок рта и не разрушило приземленной романтики: плачущая дура, утешаемая мачо!
Я ответила на поцелуй, который сама же и спровоцировала. Что же… Тетя Зина права в двух вещах: я действительно полная дура и я помчалась в Барселону на самолетных крыльях за сексом. Что ж… Я получу его, пусть не от сверхсущества, а от обычного человека, пусть в крохотных долях от ожидаемого мною количества и качества, пусть… Пусть в этом отпуске будет хоть что-то! Завтра он закончится. Я отправляюсь в аэропорт и поменяю билет на вечерний рейс. А сегодня можно уже не думать ни о чем. Это же как раз то, что я собиралась сделать до получения открытки — снять в баре мужика на одну ночь.
Снять, но не быть снятой, и я подтянула футболку прямо к подбородку, заставляя Пабло дать моим губам свободу. И когда его лицо исчезло под тканью, на долю секунды мной овладело дикое желание собрать ткань на темной кудрявой макушке в крепкий узел и держать так, покуда наглый испанец не задохнется.
Испугавшись жестокой ясности своего действия, я быстрее рванула футболку вверх, хватая по пути волосы, но Пабло не пикнул, ахнула я, когда его широкие ладони накрыли мне грудь, пропуская сквозь пальцы острые соски. Губы сжимали мой язык, умело снимая с него стон за стоном. Я не чувствовала больше холода плитки, хотя шорты едва прикрывали ягодицы: подо мной горел пол, вокруг пылал воздух, а внутри тлел фитиль, готовый вот-вот подобраться к взрывчатке, которая я бережно складировала целый год.
Я отчаянно сбирала с губ Пабло влагу, пытаясь сбить полыхающее в животе пламя, но оно только больше искрило — я собрала на каждый палец по одному угольку, и теперь даже от легкого моего прикосновения, будь то к щекам или к низу живота, Пабло дергался, как от укуса змеи, а во мне все сильнее и сильнее закипала кровь. Мне нравилось наблюдать за нервными движениями его пальцев, пытавшихся освободить меня от одежды, которая давно пришла в негодность и ничего уже не скрывала…
«О, нет, кухня слишком мала для нас двоих!» — сумела я лишь подумать, но не произнести вслух, когда шорты на секунду задержались на большом пальце устремленной к потолку ноги. Но вот мое колено согнулось на плече Пабло, и акробатическим рывком он сумел поднять мое прилипшее к плитке тело к самому потолку. Пальцы второй ноги затормозились чуть ниже его живота, а колено упиралось ему в губы, потому Пабло молчал и тихо отступал в узкий коридор, минуя все острые углы.
Но вот на входе в гостиную я уперлась руками в потолок и выпрямила ноги. Лишившись твердой опоры, губы Пабло припали к ямочке на моей шее. Сделай это Альберт, я сжалась бы от страха, а с Пабло громко, почти дико, расхохоталась.
— Скажи, — выдохнула я, не веря, что способна еще говорить, — зачем на стенах висят пустые рамы?
Он поднял на меня глаза, собрав лоб в морщины. Открыл рот: только звуки из него вылетали хриплые, и я с трудом составила их в слова, затем в предложение, потом уже в мысль. Он ответил просто:
— Чтобы напоминать себе, что завтра новый день и ты не должен останавливаться на достигнутом. Всегда есть что-то, что ты не успел пока сделать. To, чем потом сможешь гордиться… В общем, это то, что заставляет меня просыпаться каждое утро.
Я крепче обвила его шею руками, но не позволила себя поцеловать, спешно запрокинув голову, и тут же застонала, потому что губы Пабло спустились по шее к моей пылающей груди.
— Где ты учился рисовать? — вопрошала я через силу, едва не прикусываю себе язык от сладкой пульсирующей внизу живота боли.
— Нигде я не учился…
Я удерживалась на Пабло ногами, как в море, а может еще крепче. Мне приятно было чувствовать его возбуждение, и я специально отвлекали его расспросами от основного действа.
— Я во всем любитель. Кроме телефонов. Их я продаю довольно профессионально.
— Зачем?
— Затем, что я не хочу продавать частичку себя. Ту, что вкладываю в свои работы. Порой я их дарю, но очень редко. Только проверенным людям, которые точно не отнесут их на помойку.
— Твой дед был врачом?
— Дед был врачом, отец был врачом, и только я неуч…
— Ты — художник. Свободный.
— Да, сейчас я свободен. От телефонов и прочих дел. Я весь твой. Без остатка.
— Да, ты мой…
А вот я не твоя. Только ты не узнаешь до самого утра, что будущей ночью меня уже здесь не будет. Возможно, если ты будешь в постели хорошим мальчиком, я побуду часик твоей моделью, но не больше. Ты станешь последней, самой горькой, каплей лекарства, которым щедро опоила меня судьба. Я проглочу его не поморщась и сделаю все возможное, чтобы перестать мечтать о нереальных мужчинах и начать наконец жить…