Вилья на час
Шрифт:
— Не оборачивайся, прошу тебя…
Его голос действительно звучал умоляюще. Я чувствовала в нем слезы. Его шея тоже была стянута шершавой кожей, но это не была кожа перчаток и на пальцах тоже не было никаких перчаток — то была его собственная кожа. Перестав дышать, я коснулась щеки, и моя рука утонула в ладони Альберта.
— Не оборачивайся, — повторил он почти что мне на ухо, которое горело без всякого прикосновения к нему желанных губ.
— Что это?
Это все, что мог произнести мой пересохший рот.
— Старость и смерть.
Я замотала головой, да так быстро, что сумела заметить белую и пышную, словно пух, прядь.
— Как так? — ничего другого не могло сейчас вылететь из моего рта.
— Ну… Как-то так… Все умирают. Почему я должен быть исключением?
— Как так…
— Виктория, я не знаю ответа… Да если бы и знал, то не сказал бы тебе. Какая разница теперь..
— Разреши мне обернуться, раз разрешил до себя дотронуться.
— Разрешаю.
Я сглотнула. Громко и болезненно. Сжала губы, боясь не сдержать крика… Не ужаса, нет — горя.
Не забирая от его лица руки, я повернулась на мокрой ступеньке, к которой приклеились мои шорты, точно на грации, и замерла с открытым ртом. Это был Альберт — только такой, если бы его не кормили год: кожа да кости и пух белых волос, точно шарик одуванчика. Сейчас дунешь — и они все осыпятся с поникшей головы, как и сморщенная сухая кожа — с костей. Только глаза оставались живыми, смеющимися и смотрели прямо мне в душу.
— Как я рад видеть тебя, — произнесли почти бесцветные губы и замерли на моей ладони. — И как я рад чувствовать твое тело рядом со своим, так же я буду рад, когда ты уйдешь.
Он отпустил мою руку, схватил ключ, который остался лежать на камне рядом с моим бедром, и ткнул им меня в грудь.
— Уходи, иначе я прокляну тебя. И Пабло тоже. Уходи немедленно! Это пустое… Скажи ему, что если бы это помогло, я бы нашел тебя сам… Я не забыл о твоем приглашении и обещании… И в Петербурге больше туч. Их даже не надо звать… Уходи скорее… Я не хочу закончить свою жизнь вот так! Уходи! Скорее! Если ты хоть что-то ко мне чувствуешь, не дай мне умереть чудовищем! Уходи!
Я схватила ключ, не отрывая взгляда от его глаз, которые вдруг налились кровью, и рванулась в сторону. К ступенькам, ведущим наверх. Одна, вторая, третья… Я слышала, как Альберт сначала рванулся за мной, а потом остановился. Я обернулась: он лежал ничком, протягивая ко мне руку. Еще шаг, еще и еще… Почти решетка. Протяни руку и вставь в замок ключ… Но я снова смотрела вниз, и Альберт снова протягивал ко мне руку. Она не лежала на полу — рука оставалась на весу. Это был беззвучный жест мольбы…
Шаг, второй, третий… Я так надеялась увидеть за решеткой Пабло. Но его там не было. Ему было стыдно за содеянное? Или ему было плевать. Зачем ему нужны были картины, я не могла знать, но зачем нужна была здесь я — гадать не приходилось. Альберт не хочет, Альберт не верит… А если это поможет? А если он знает, что это поможет, но он не хочет жертвовать мною? Его душа не хочет, а тело молит о спасении.
Голову сковало льдом и в теле явно не осталось горячей крови. Я сунула руки в карманы пиджака, чтобы немного согреться, и нащупала нож. Ритуальный нож индейцев майя. Нож для самопожертвований. Вот и ответ. Он пришел ко мне сам. Закрыв глаза, я полоснула себя по запястью и сделала первый шаг вниз. Второй, третий… И открыла глаза, чтобы не оступиться.
Рука вампира уже упала на камни. Но когда я просунула свое запястье ему под губы, Альберт молча впился в него. Я не пикнула, когда лезвие вошло мне в кожу, но сейчас не сдержала крика, и Альберт отпрянул от спасательной раны.
— Нет!
Я подалась вперед, пытаясь дотянуться до его окровавленных губ, но он отполз от меня, как рак, животом кверху, перебирая по камням руками и ногами. Я замерла, держа навесы руку, с которой продолжала капать кровь, прямо мне под ноги в унисон с каплями воды.
— Вот!
Альберт оторвал от рубашки рукав и швырнул мне. Я поймала его и быстро перевязала руку.
— Теперь сделай то, что ты должна была сделать.
Голос окреп, но внешне Альберт никак не изменился. Остался таким же божьим одуванчиком. Я сунула руку в другой карман пиджака, куда бросила ключ. Теперь можно было вернуть пиджак хозяину. Альберт не сводил с меня взгляда, и я не посмела сделать к нему даже шага. Свернула пиджак и опустила на ступеньку у своих ног. Затем быстро развернулась и почти что бегом поднялась наверх. Отперла решетку и снова заперла. Ключ с глухим стуком поскакал по ступенькам вниз обратно к Альберту, а я сползла вниз по решетке, не чувствуя больше в теле сил даже для простых рыданий.
Глава XXIV
Сколько времени я провела на камнях подле решетки, не знаю и знать не хочу, но первый человек, который заглянул в еврейский квартал, был, конечно же, Пабло. Он молча протянул мне руку и, когда я подала ему левую, тихо попросил правую. Мне потребовалось длинное мгновение, чтобы сообразить, что левая забинтована, и он прекрасно понимает, что скрывает оторванный от рубашки рукав.
— Я принес воду.
Пабло не отпустил меня, но держал теперь за талию, чтобы я могла правой рукой взять ледяную бутылку. Никогда еще вода не была настолько вкусна. Но сил она мне не принесла.
— Тебе нужно съесть что-нибудь сладкое и выпить вина. Пойдем. Только вот это…
Он смотрел на мою руку. А через минуту на меня будут пялиться все прохожие, поэтому я вернула Пабло полупустую бутылку и принялась раскручивать руку. Кровь уже не шла, но порез был большой и сделан так неуклюже, что вся рука оказалась в кровоподтеках. Пабло вылил мне на руку оставшуюся воду и осторожно промокнул скомканным рукавом.
— Больно?
— А ты зачем спрашиваешь? Пожалеть хочешь?
Я смотрела ему прямо в лицо, хотя мне это и давалось с большим трудом: хотелось закрыть глаза и облокотиться о холодную стену, но за спиной была только его рука.