Вилья на час
Шрифт:
— С чем?
— С краником. Он вделан в саркофаг, через него сливают воду… Святую воду…
Меня передернуло, и Пабло сказал вылезать. Волосы намокли, и мне пришлось раскидать их по плечам, прикрыв грудь, а ладони Пабло прикрыли мне плечи. Он стоял у меня за спиной и дышал прямо мне в ухо.
— Здесь такая тишина.
Он был прав: шум воды не нарушался никакими иными шумами цивилизации, хотя трасса находилась отсюда на довольно близком расстоянии. Горы, зелень и ничего больше. Ни одного человека не пришло сюда за целый час.
— Даже забываешь, что живешь в мире с жуткой болью.
Его
— Он говорил, что у тебя болит спина. Это правда?
Я кивнула, и его руки двинулись дальше, но, к счастью, замерли на талии.
— Прости мне мои слова, — Пабло вжался носом в шейные позвонки, и мне пришлось нагнуться вперед, но шага вперед я не сделала, боясь оступиться на скользких острых камнях. — Я просто боюсь потерять Альберто. И я безумно боюсь потерять тебя… Хотя тебя я еще даже не нашел.
Его руки переместились мне под грудь, и я задохнулась, испугавшись, что он сломает мне ребра.
— Я знаю заклинание, но хочу обойтись без него.
Он ткнулся губами мне в плечо, жадно собирая с него дрожащие капли воды. Я смотрела вперед и не двигалась.
— У тебя есть заклинание для Альберта? — еле выдохнула я, когда его губы сомкнулись на моей мочке.
— Нет, для него у меня ничего нет…
Пабло развернул меня к себе и жадно впился в губы. Я сразу же попыталась вырваться, а он попытался удержать меня у груди, и через секунду мы оба лежали на острых камнях, которые сейчас распороли мне спину даже сильнее, чем в ту роковую ночь обломанные перья.
— Черт!
Пабло потянул меня наверх, но снова оказался в воде, раздирая себе коленки. К счастью, один, а я ползком дотянулась до скользкого валуна и вскарабкалась на него, точно русалка. Пабло поднялся: с его футболки и шортов стекали потоки воды. Он закрутил штанину и немного отжал, потом сорвал с себя футболку и, выкрутив жгутом, встряхнул и натянул обратно на мокрое блестящее тело.
— Вики, пошли! — он протянул мне руку, и я схватилась за нее. — Осторожней, пожалуйста.
Я была осторожна, держалась за него двумя руками и, точно на болоте, ощупывала каждый камешек, прежде чем встать на него. И только на берегу громко выдохнула и, нагнувшись в сторону, отжала волосы. Пабло просто тряхнул головой на манер собаки. Я даже улыбнулась: сумасшедший какой-то…
— Святая вода, — рассмеялся он, когда я закрыла лицо ладонями, ограждая себя от брызг, летящих с его головы.
— Что это за вода?
— Святая, — теперь Пабло не улыбался. — Саркофаг десятого века, кажется. Двое святых, правда, из него куда-то делись, а пористый мрамор пропускает дождевую воду, вот она и скапливается под крышкой — кто-то верит в ее силу, но я не уверен, что кто-то когда-то пил ее из крана. Попробуешь?
Я тоже больше не улыбалась.
— Я думала, мы собираем ее для Альберта.
— Да, сейчас куплю тебе сладкого сока, чтобы у нас была банка.
— Значит, это никакое не чудо? — спросила я, уже одевшись в сухое и даже обувшись. — А что же ученые не могут тогда объяснить?
— Веру людей в ее чудодейственные свойства. Иначе не ставили бы решетку.
Я схватила его за руку. Мокрую. Он обернулся.
— А ты веришь?
Пабло в ответ сжал губы и выдал шепотом:
— Мне кажется, что верить должны не мы, а Альберто. Тебе так не кажется, нет?
— А во что он вообще верит? — я спрашивала таким же дрожащим полушепотом.
— Он верит в любовь. И эту веру точно нельзя объяснить ни одной научной теорией. Я не верил, что ты приедешь. Не верил даже на сотую долю процента.
— Если бы ты просто позвонил…
Пабло вырвал руку и сжал мне плечи.
— Господи, Вики! — он говорил сквозь сжатые, обнаженные в оскале зубы. — Я же хотел тебя убить. Думаешь, это легко? Чем больше я рисовал тебя, тем больше ты обретала для меня плоть. И это становилось тем же самым, что убить собственного ребенка или свою женщину. Это перестало быть просто именем в сети. Это стало тобой, — он снова вдавливал пальцы мне в плоть, точно в податливую глину, вминая кожу в кости. Но в отличие от глины, мне было больно, но я снова терпела.
— Я ведь и сейчас, не задумываясь, пожертвую тобой ради него. И собой. Я уже сказал это. Только моя смерть будет бесполезной. Но если ты умрешь, я, конечно, не убью себя, потому что не имею права быть настолько эгоистом, но буду сильно мучиться. Очень и очень сильно. А сейчас пойдем, а то придется ночевать под открытым небом, когда нас запрут в аббатстве.
Пабло втащил меня по склону, держа здоровое запястье железными пальцами, и усадил в машину. Ехать — не больше пяти минут. Улочки узкие и все под наклоном, точно горный серпантин. Мы оставили машину около рынка и пошли вверх пешком. Аббатство затесалось среди желтых двухэтажных домиков, но мы прошли мимо, до крохотного супермаркета, где Пабло взял связку бананов, булочки с шоколадным наполнителем и бутылку вина — черную с красивой красной бабочкой.
— Ты его пил?
— Нет, просто красивая этикетка. Верно ведь?
Я не могла не согласиться. И даже рассмеялась — нервно. Выбирать вино с человеком, который пытался тебя убить и обещает сделать это в ближайшем будущем, — за гранью разумного. Впрочем, весь этот год ни в какие рамки разумного не влезает: умные люди не верят в существование демонов, колдунов и вампиров, а дураки с ними со всеми встречаются!
— Да, нам вот этот, футбольный…
Пабло явно говорил с кассиром по-французски, и я поняла его фразу скорее по жесту. Мужик сорвал с кассы синий пакет с восхвалением нынешних чемпионов мира-французов и протянул Пабло уже наполненным нашими покупками. Мы спустились к дверям аббатства и вошли в садик, где подле информационного стенда примостилась скамеечка.
— Пей сок.
Пабло протянул мне открытую бутылку, и я принялась заполнять сладкой жидкостью свой полупустой желудок. Потом он протянул мне половину булочки, а сам съел вторую. Я предложила ему чуть сока, на самом дне банки. Он допил его и сказал, что сейчас вернется. Я осталась сидеть на скамейке, не в силах сделать без поддержки даже одного шага.
Вскоре Пабло вернулся и сунул чисто вымытую бутылку в футбольный пакет, а потом закинул его за плечо и протянул мне руку. Мы вошли в здание офиса по туризму, заставленного всякой бумажной продукцией и сувенирами, отсыпали в руку смотрителя восемь евро и пошли дальше, провожаемые недоуменным взглядом: подсохнуть мы не успели. Особенно Пабло.