Вино богов
Шрифт:
Больше они в этот вечер об этом не говорили, и пусть в зале стены не сотрясались от радостного смеха, но хотя бы все не были подавлены и мрачны. Седрик и Бонифаций даже ухитрились обменяться добросердечными улыбками, когда принц Аматус рано встал из-за стола, не дотронувшись до второго бокала вина, и отправился спать. После того как он ушел, Седрик вкратце сообщил королю о том, что Аматус принес искренние извинения всем своим друзьям.
Это очень порадовало Бонифация, но все же он поинтересовался:
— Как это ты ухитряешься знать о том, что происходит там, где тебя не бывает?
— Мальчик-письмоноша, ваше величество, получает
К этому времени свечи почти догорели, музыканты и прислуга давно были отправлены спать, а посему король и премьер-министр допили бутылку вина и также отправились по своим постелям, ничтоже сумняшеся. У обоих было такое чувство, что все беды позади, вот только ночью обоим снились нехорошие сны, которые, казалось, сдавливают сердце подобно кольцам змеи. Кроме того, прежде чем уснуть и погрузиться в эти самые кошмары, и у Бонифация, и у Седрика мелькнула одна и та же мысль: если выздоровлению принца от черной тоски сопутствовало такое дурное предзнаменование, то стоило ли так радоваться этому выздоровлению? А если не стоило, то что же это говорило о характере принца?
Аматусу тоже снились плохие сны. Кожа его жутко побледнела, губы жарко алели, а вокруг глаза залег темный круг. Утром он долго умывался холодной водой и безо всякого удовольствия взирал на свое отражение в зеркале. Как он ни старался осторожно вытираться полотенцем, ему казалось, что он сдирает с лица кожу. И все же он совладал с собой и даже поплескал ледяной воды на грудь и спину и растерся полотенцем.
Он бы мог, конечно, принять теплую душистую ванну с нежным пенистым мылом. Обычно по утрам ему как раз и готовили такую ванну, и королевские слуги с радостью ее приготовили бы и сегодня, но и отец, и Спутники приучили принца к тому, что просить об этом только из-за того, что он удосужился встать рано и желал поупражняться, невежливо. Потому принц и не стал просить, чтобы ему приготовили ванну.
Аматус быстро оделся — за два часа до рассвета у него в покоях было прохладно, и обнаружил, что ремень и штанина сидят не так хорошо, как хотелось бы. Но принца это не огорчило.
Кособокий ожидал его. При свете звезд начальник стражи выглядел еще более сурово, чем обычно. Обменявшись приветственными поклонами, следующие полчаса они посвятили драке на учебных мечах. В полном молчании они двигались по внутреннему двору. Булыжники мостовой были покрыты коркой льда, легко было поскользнуться, оступиться, но Кособокий всегда настаивал на проведении уроков фехтования в плохих условиях — ведь потом именно в таких условиях и приходится драться в жизни.
Несмотря на то, что конец меча Кособокого венчал тупой чехлик, он все равно оставлял на груди принца темные кровоподтеки. Увы, Аматус успел подрастерять мастерство, набранное до того, как он погрузился в тоску и загулы.
Краткая передышка, глоток ледяной воды, и вот уже они с Кособоким, набив заплечные мешки тяжелыми камнями, бегут по городским улицам в предрассветных сумерках. Аматус оступался и падал чаще, чем следовало бы, но все принимал как должное, как будто он это заслужил. Всякий раз, стоило ему удариться об обледеневшую мостовую или упасть в снег, смешанный с грязью, он упрямо поднимался, отталкивался от земли окоченевшей рукой, топал сапогами и догонял Кособокого. А начальник стражи не оступился ни разу, хотя на бегу напоминал трех карликов сразу, дерущихся под одеялом.
К тому времени, когда солнце поднялось над горизонтом, Аматус дико продрог в промокшей и перепачканной одежде. Они с Кособоким ушли далеко от замка и находились в лесу под Западным бастионом, где упражнялись в стрельбе из мушкетов. Принц заставлял себя целиться как можно более точно, но когда не получалось, старался заглянуть поглубже внутрь себя и найти там спокойствие, выдержку и тепло, чтобы согреть непослушную руку, но картечь по-прежнему отрывала от мишени края, и этими обломками уже был усеян снег под мачтовыми соснами. Пришлось принцу смириться с мыслью о том, что стрелок из него на сегодняшний день никудышный, но все-таки он продолжал стараться, как мог.
Несколько раз ему все же удалось попасть в цель, и только тогда Кособокий наконец подал голос.
— Кто-то идет по тропе позади нас, — сказал он.
Принц Аматус опустил мушкет и стал протирать дуло и проверять, хорошо ли работает курок. И тут маленький мальчик, одетый в лохмотья, но при этом довольно-таки упитанный, появился из-за деревьев.
— В чем дело? — спросил принц.
— Прошу вас, господин… моя мама… моя бабушка говорит, что порой людей спасает прикосновение принца, они поправляются от болезни, когда болезнь зага… зага…
— Загадочная, — закончил за мальчика Аматус, вытащил из мешка тонкий камзол и натянул поверх промокшей одежды. — Это очень древнее поверье, поэтому оно почти наверняка истинное. Веди меня, я пойду с тобой.
В хижине оказалось довольно уютно, насколько может быть уютно в хижине простолюдинов. Дело в том, что и король Бонифаций, и его отец, а до них дед Бонифация были монархами просвещенными и всячески добивались того, чтобы в домах у простонародья обстановка была если не стильная, то хотя бы уютная. Так что в домике, куда мальчик привел Аматуса, оказался деревянный, а не земляной пол, горел огонь в очаге, обложенном камнями, и аппетитно пахло свежевыпеченным хлебом и похлебкой. Но вот лежавшая на лежанке женщина, возле которой сидела ее старушка мать, была бледна и истощена и выглядела гораздо старше своих лет.
Старушка испуганно уставилась на Кособокого, но довольно быстро сообразила, кто это такой, и перестала его бояться. Начальник королевской стражи почтительно поклонился ей, а Аматус откинул капюшон плаща и сказал:
— Сударыня, я сожалею, что нас сюда привело столь печальное событие. Не известно ли вам какое-то иное средство от недуга вашей дочери, нежели мое прикосновение? Если нет, то ведомо ли вам, как именно я должен коснуться вашей дочери?
— В поговорке об этом ничего не сказано, — покачала головой старушка. — А хворь у нее, похоже, в сердце и в крови.
Аматус опустился на колени около лежанки и заметил, как округлились глаза женщины — она поняла, кто перед ней. Принц протянул руку, чтобы успокоить больную. Решив, что бледность говорит о лихорадке, Аматус поступил так, как всегда поступала Психея, когда он болел в детстве: положил руку на лоб больной.
И ему показалось, будто ладонь его коснулась жесткого, колючего ковра. Руку его словно обожгло до самого плеча, под ложечкой противно засосало, будто он съел какую-то пакость, а на сердце стало тоскливо, как в дождливый ноябрьский день, когда вспоминаешь об утраченной любви. Принц отдернул руку и отстранился. Теперь больным себя чувствовал он.