Вино богов
Шрифт:
А Мортис резко поднялась со стула и махнула рукой:
— Солнце вот-вот сядет, принц. Ступайте в свою башню. Скорее.
Что прозвучало в ее голосе — страх, тревога или вожделение, сказать трудно, но волнение — это уж точно. Поэтому Аматус, недолго думая, со всех ног пустился вверх по лестнице. Он бежал и чувствовал, как сжимается лед вокруг его сердца, и ему хотелось остановиться, сесть на каменную ступеньку и плакать, плакать без конца. Он спотыкался и поскальзывался, но продолжал бежать наверх. На Верхнюю Террасу он выбежал, когда ее коснулись последние лучи заходящего солнца. Аматус протянул руку к солнцу и почувствовал что-то вроде шока, который всегда ощущал во время целительства,
Глава 5
ЧТО ЭТО БЫЛО
На следующий день, когда принца понесли в паланкине в город, где он собирался вновь исцелять больных, он дал герцогу Вассанту, сопровождавшему его на этот раз, строгий наказ: после каждого исцеления выносить его на солнце. Выслушав распоряжение принца, герцог отвесил низкий поклон, продемонстрировав при этом, невзирая на свою тучность, завидное изящество. Тот, кто никогда не видел, как Вассант орудует кинжалом, мог бы и изумиться его грациозности. Итак, герцог поклонился принцу и никаких вопросов задавать не стал.
А вот это принца встревожило. Он привык к тому, что герцог Вассант и сэр Джон Слитгиз-зард, если им что-то непонятно, просят объяснений. В данном случае распоряжение прозвучало довольно бестолковое, но герцог промолчал, хотя и избавил тем самым принца от необходимости как-то истолковывать его смысл.
— У тебя нет вопросов или каких-либо соображений по этому поводу? — поинтересовался Аматус.
— Ваше высочество, я же знаю, что вы многие часы провели в королевской библиотеке, а стало быть, у вашей просьбы есть веские основания. И мне кажется, что это вполне резонно. Раз из-за болезни люди чувствуют холод внутри и бледнеют, стало быть, солнце, от которого кожа становится смуглее и которое согревает тело, может помочь поскорее выгнать чужую хворь из вас. Но главное, почему я не стал докучать вам вопросами, так это потому, что в тоне, каким вы давали мне этот приказ, прозвучал испуг — вы словно боялись того, что с вами из-за этого может случиться.
Принц Аматус собрался было возразить, но вдруг, только теперь, ощутил тоскливую тяжесть под ложечкой, заметил, что дышит тяжко и неровно, что лицо его сведено отвратительной ухмылкой, точнее — полуухмылкой, ведь второй половины лица у принца не было. Он не понимал, почему не заметил этого раньше, а почему с ним такое творилось, не знал.
Когда он вновь заговорил, голос его прозвучал негромко и смущенно:
— Конечно, ты прав. Есть нечто, что я страшусь узнать и боюсь делать. Но я сам не знаю, что это такое. Вероятно, пришла пора заглянуть в книгу «Всякие пакости, о которых лучше не знать вовсе». Может быть, объяснение попало туда по ошибке. Так бывает. Но сначала надо разделаться с чумой. Эпидемия уже на полпути к реке. Будем надеяться, что как только мы изгоним болезнь из города, она уйдет насовсем. Хотелось бы в это верить, но не знаю, насколько это вероятно. Из замка я выеду верхом, но паланкин захватить нужно непременно.
В этот день первой больной оказалась маленькая девочка — совсем малышка, которую еще ни разу не стригли и у которой еще не выпадали молочные зубки. Она была бледна. Как мел. Когда Аматус прикоснулся к ней, он испытал шок жуткой силы — сильнее, чем когда-либо раньше. Он успел это понять и тут же рухнул на носилки. Его вынесли на солнце, и в полубреду он слышал, как герцог Вассант объясняет гвардейцам, что теперь так нужно будет поступать после каждого очередного исцеления, а кому-то из горожан герцог сказал, что волноваться не нужно и что принц побывает у всех больных, как и раньше.
Солнце подействовало на Аматуса именно так, как он ожидал, и даже более того: стоило солнечным лучам коснуться его, как что-то мерзкое и холодное, похожее на сточную воду, вырывалось из него и таяло, исчезало без следа. Довольно скоро стало ясно, что дело пойдет быстрее, если принца как можно скорее выносить на солнце, и тогда, оправившись от шока, он мог идти к следующему дому пешком.
— Я и прежде всегда чувствовал внутри себя остатки болезни, — объяснил принц герцогу Вассанту, когда они возвращались в замок. — Но солнце изгоняет из меня хворь мгновенно, и хотя поначалу ощущение такое, словно я в следующий миг умру, миг проходит, и я не могу поверить, что мне было так худо, — все как рукой снимает.
— Жаль, что сейчас зима, ваше высочество. Солнце светит далеко не всегда. А вы правда себя хорошо чувствуете?
— Лучше, чем когда-либо с тех пор, как не стало Голиаса. — Принц полной грудью вдохнул морозный чистый воздух, сладкий, словно вино из одуванчиков, и прозрачный, как весенний ручеек, и оглянулся по сторонам. Они ехали по улицам, огибающим небогатые дома. Детишки в грязной, но не рваной одежде возились в лужах и ручьях, стекавших с начавших таять снеговых шапок на крышах. Отовсюду доносились ароматы стряпни.
— А все-таки славное место — наше Королевство, — сказал принц.
— А вы разве в этом когда-нибудь сомневались, ваше высочество?
Аматус внимательно посмотрел на герцога единственным глазом. Герцог этот взгляд принца запомнил надолго и впоследствии рассказал о нем Седрику. Но когда Седрик писал «Хроники», он никак не мог припомнить, что именно сказал ему герцог. Поскольку у самого принца спрашивать, как же он тогда посмотрел на герцога, было бы неловко, факт так и остался невыясненным. Аматус помнил лишь, что надолго задумался над вопросом герцога — наверное, это и увидел Вассант в его взгляде.
А сказал тогда Аматус вот что:
— Вассант, ты предан королю и отечеству душой и телом, и сердце твое так чисто, что ты не в силах даже представить, как же такая чудесная страна может быть насквозь пропитана мерзостью и отравой. Но мне предстоит править этой страной, и потому я обязан задумываться о подобных вещах. Радуйся тому, что тебе не нужно отвечать на такие вопросы.
А потом принц снова умолк и задумчиво уставился на герцога. Было видно, что серьезность ответа поразила не только герцога, но и самого принца. Но вскоре Аматус весело рассмеялся и запел старинную песню — веселую балладу о том, как один галантный лесничий переходил в тумане через мост и заблудился, а потом наткнулся на что-то и решил, что перед ним — страшный великан. Лесничий выхватил свой топор и принялся сражаться с чудовищем на узеньком мостике. А потом, когда туман рассеялся, оказалось, что он вовсе не на мостике, а на широкой проселочной дороге и никакой перед ним не великан, а ветряная мельница, да и сам он вовсе не лесничий, а приснился во сне бабочке, которая хотела, да не сумела привидеться себе во сне китайским философом.
Песня была так весела и зажигательна, что ее туг же подхватил Вассант, а вскоре ее уже хором распевали все гвардейцы. Правда, пели они ее на манер боевого марша, как привыкли воины, которые готовы разразиться бравой песней после любого приказа офицера.
А когда песня была допета до конца, герцог не мог прогнать с лица добродушной улыбки, и все мрачные утренние мысли развеялись.
— Каллиопа обожает эту песенку, — заметил герцог. — Жаль, что ее с нами не было.
Принц Аматус нахмурился.