Вино мертвецов
Шрифт:
Христос, дитя и спичка
– Кто тут? – заорал ошалевший от страха Тюлип. – Руки вверх! Стрелять буду! Он чиркнул спичкой – в кончиках пальцев поднялось дрожащее огненное ушко [14] . Это был ребенок.
Босой, утопавший в рубахе не по росту.
В темноте был виден только блеск глаз, устремленных на горящую спичку.
На груди большой темный крест, на кресте – Христос, который поднял глаза и тоже с любопытством смотрел на огонек.
14
Начало отрывка, почти дословно воспроизведенного в “Псевдо”.
– Думаешь, пальцы ему обожжет? – спросил ребенок.
– Нет, – ответил Христос, не отрывая глаз от спички. – Нет, не думаю.
– Думаешь, раньше погаснет? – опять спросил ребенок.
– Да, – подтвердит Христос. – Думаю, будет так.
– Может быть, – сказал ребенок. – Хотя, по-моему, обожжет.
Он скосил глаза на огромное распятие:
– Спорим?
– Нет, – отказался Христос. – Я никогда не спорю. Религия не позволяет.
– Ах да, – спохватился ребенок. – Об этом я и не подумал.
– И напрасно! – сурово сказал Христос. – Думал бы об этом почаще – не приставал бы ко мне то и дело со всякими глупостями.
– Не сердись, – сказал ребенок.
– Я никогда не сержусь! – свирепо отвечал Христос. – Религия не позволяет!
Он все смотрел на спичку.
– А на что это ты собирался поспорить? – спросил он угрюмо.
– На ножик! – быстро предложил ребенок. – А? Идет – на ножик?
– Идет! – согласился Христос.
Опять направил взгляд на спичку – она тотчас погасла.
– Ножик мой! – сказал он довольно.
– Нечестно! Я так не играю – опять ты чудо сотворил! – возмутился ребенок.
– Хе-хе-хе! – Христос елейно улыбнулся. – Это шутка. Будешь знать, как со мной спорить!
В темноте, в дрожащей вытянутой руке Тюлипа засветилась новая спичка.
– А ну-ка, сотвори еще разочек чудо! – попросил ребенок.
– Не желаю! – отрезал Христос. – Больше одного за раз никогда не делаю!
– Э! – поддразнил его ребенок. – Да ты просто не можешь! Слабо!
– Могу! – распалился Христос. – Не слабо! Спорим, что не слабо?
– Давай!
Мгновение Христос и спичка смотрели друг на друга, и спичка смиренно погасла, как будто опустила взгляд.
– Никакого обмана – ничего не припрятано, ни в руках, ни в карманах! – язвительно заключил Тю-лип, отчаянно, как утопающий, размахивая руками в темноте. – Фокус-покус, абракадабра! Хорошо тому, кто родился индийским факиром – по нынешним тяжелым временам ему обеспечен кусок хлеба. Будь тут кюре, он бы уже орал про чудо. Но я-то в чудеса не верю. И у моей жены был один постоялец-кюре, который тоже в них не верил! Однажды утром он ушел, а дома в чемоданчике оставил тысячу франков. Приходит – а тысяча франков тю-тю! Он побежал к моей старухе. Вопит: “Убили! Обокрали!” Вбегает к ней – а она на коленях… молится… сама не своя… вся бледная, дрожит! И говорит ему: “Это чудо! Настоящее чудо!” А он ей: “Что вы мелете?” – “Да ничего я не мелю! – она ему. – Пока вас не было, мне явился ангел! Вон там вон… в коридоре… около сортира. И говорит: “Сестра моя! Не у вас ли тут живет один служитель церкви по имени Поншон?” Я отвечаю: “Точно, у меня”. А ангел: “Он великий грешник! Покажите мне его комнату! Мне сообщили, что он прикарманил целую тыщонку! И я предчувствую, что он наделает еще немало гадостей! Я этого не допущу! Ведь я его ангел-хранитель! У меня будут неприятности! Накостыляют мне из-за него! А я, видит Бог, не хочу!” Я говорю: “Еще бы! Все понятно!” И отвела его в вашу комнату, а он забрал тысячу франков и улетел в трубу… Я так потрясена… ” Но он, кюре-то, и слышать ничего не хотел, обозвал мою супружницу мерзавкой и воровкой и пригрозил позвать легавых. Пришлось ему напомнить про блондиночку, которую он приводил каждый вечер, держал до утра… а она так стонала… Тут он немножко приутих.
Буль-буль-буль-буль…
Тюлип
– Когда-то кто-то говорил мне, что надо быть со всеми вежливым. А потому давай-ка выпьем – угощаю!
– Не откажусь! – сказал Тюлип. – Не откажусь.
Он подошел, качнулся и тоже сел на землю.
– Твое здоровье!
– И твое!
Они хлебнули по стакану. Так и сидели: друг напротив друга, облокотясь на гроб и свесив голову – справа зеленый раздутый покойник, слева бледный, худющий и грязный Тюлип. И пили… хлестали! От земли шла сырость, сгущалась в облачка, пронизанные красным светом, потрескивал гроб, полоски света и тени расчерчивали могилу, светильник-череп качался от сквозняка…
– Все это грустно!
– И не говори!
– Так грустно!
– Грустно… Да, но что?
– Что – что?
– Что грустно-то?
– Э-э, да всё… При жизни у меня была жена… не прожили и года! Симоной звали – волосы как смоль, глаза голубые. Буль-буль-буль-буль!.. И дитенок родился… Буль-буль!.. И вот однажды… вечер… улица… Иду домой, она – на другой стороне. С дитем, с дитенком на руках. Увидела меня – привет! И хочет перейти… с дитенком… И грузовик, и прямо под колеса! И сразу – месиво, кровь, мясо, кости, соус из мозгов… Буль-буль, буль-буль! Волосы как смоль, глаза голубые… Э-эх, ядрить твою в бога душу мать!.. С тех пор никак… никак не оклемаюсь… Сижу тут, голову повесил, на гроб навалился… Была, слышь, женщина, с дитенком… а стало месиво! Комок из мяса, крови, кожи да костей… И фары – представляешь? Это всё – и светят фары!.. И я стою гляжу…
– Ужасно грустно, все это ужасно, друг… – пролепетал Тюлип.
Вздохнул и вслед протараторил:
– Вот у моей жены был постоялец, так с ним такая же беда стряслась. Был у него любимый пекинес. Тотором звали. Вот раз задрал он лапу на дороге, а тут автомобиль его и задавил. В лепешку, в месиво, как ты сказал. Вот так. Последний раз задрал бедняжка лапу. Ужасно грустно, все это ужасно, друг!
– Вот я и пью! Напьюсь – и больше их не вижу… Они-то тут! Они тут! Но я их не вижу… Иначе… все сначала…
– Все сначала?
– Ну да, ну да, ей-богу! Вечер… улица… Иду домой, она на другой стороне… Гляди, гляди! С дитем, с дитенком на руках! Увидела меня… И грузовик, и прямо под колеса. И… месиво, кровь, мясо, кости, соус из мозгов… Была, слышь, женщина, с дитенком… а стало месиво! Комок из мяса, крови, кожи да костей… все вперемешку… И фары… Это всё… и светят фары… лучи как руки…
Полоски света и тени расчерчивали могилу, светильник-череп качался от сквозняка.
– Ну, взял я пушку да пальнул себе в висок! Пиф-паф – и все. Но ежели ты так любил и так страдал… так сильно… то любишь и страдаешь даже мертвый!