Вино веры
Шрифт:
Я совсем ослепла; то, что мы уже внутри дома я поняла только по внезапному чувству облегчения на коже и бормотанию голосов вокруг. Пётр призвал к порядку и рассказал о Симоне Маге; слова уплыли вдаль, когда Иуда унес меня в чулан, где лежала моя постель. Кто-то следовал за нами; я слышала звук его шагов позади. Иуда положил меня на одеяла и отвёл потные волосы от моего лица.
— Она больна, — произнёс он через плечо наблюдателю. — Позови мастера.
— Нет, — я схватила его за руку. — Не надо, я поправлюсь, дайте только время. Это просто солнце.
Тот человек издал горловой звук отвращения.
— Оставь её, — велел Иоанн. — Мы должны сообщить о том, что она сделала.
Рука Иуды отпустила мой лоб, когда он повернулся.
— И что же она сделала, кроме того что отказалась от ложного мессии? Не начинай снова. Иоанна, хочешь воды?
Он забыл, что я разлила воду на булыжники двора. Я изобразила улыбку и покачала головой. После пытки солнцем я чувствовала себя вялой и растерянной.
— Спасибо, мне нужен только отдых, — сказала я. Он легонько пожал мою руку и встал. — Иуда, я… я не приводила его сюда. Я ни за что не хотела бы, чтобы он здесь появился.
— Я знаю, — ответил он. — А теперь отдыхай.
Я отвернулась лицом к стене и слушала, как они уходят.
Прошло несколько часов, заполненных приглушенным гулом жаркого спора снаружи. В моих глазах немного прояснилось. Я уже различала цвета, хотя они и казались блеклыми и припорошенными пылью. Потребуется несколько суток, чтобы восстановиться окончательно, но я уже видела достаточно хорошо, чтобы разложить по порядку хранившийся рядом со мной скудный скарб. Я расставляла запечатанные фляги с маслом, когда кто-то постучал по каменной стене около моей двери. Я раздвинула занавес и обнаружила Джеймса, стоящего с опущенной головой и избегающего моего взгляда. Он был невысокого роста, жилистым и сильным, всегда готовым посмеяться. Мне он всегда нравился, и я верила, что нравлюсь ему — насколько человеку могла нравиться вдова с глазами полными ядовитого голода.
— Тебя зовут, — сказал он и отвернулся. Я наблюдала, как быстро он уходит прочь, втянув голову в плечи, и с упавшим сердцем поняла, что гостеприимство для меня исчерпано.
Путь был, разумеется, недолгим — всего один короткий коридор, но тишина, которая поприветствовала мой приход, заставила его казаться намного длиннее. Все Двенадцать сидели в неровном кругу. Иуда оставил мне место рядом с собой и я смиренно стала на колени на плотно утоптанный пол.
— Братья, — сказала я, склонив голову. Двенадцать, и никаких признаков мастера. Я видела его недавно, и во время этой краткой встречи его взгляд был устремлён куда-то невероятно далеко. Возможно, он опять ушел. Я с трудом могла представить встречу Двенадцати без него, но он конечно же, пришёл бы, если б смог. Конечно.
— Она скромна, — сказал Пётр одобрительным тоном. — Она знает своё место. Какой от неё вред?
Я опустила руки на бедра и опустила на них взгляд. Никакой гордости, не сейчас, Иоанна. Гордость — твой враг.
— Она вызывает отчуждение в нашем братстве, — заявил Иоанн. Ах, Иоанн, я знала, что это ты, я знала. Дело не в обычной ревности, или страхе. Иоанн был защитником, и сейчас вёл более высокий бой чем это. — Вы все знаете, о чём я говорю. Как мы можем учить правде, когда у наших врагов такая плодородная почва для того, чтобы сеять ложь? Мы ведь и вправду держим женщин в своём доме — её и Марию Магдалину, женщин в лучшем случае сомнительных достоинств! Как мы можем прекратить лживые наветы, если не устраняем их причину?
— Другое дело, если бы она была чьей-нибудь женой, или хотя бы сестрой, — поддакнул Симон Пётр. Его голос был удивительно гладким и спокойным для великана, покрытого шрамами за годы работы в море. Не тот человек, которого я желала бы видеть своим врагом. — Но одинокая женщина, даже вдова, вряд ли может избежать подозрений. Будем справедливы: иногда одной лишь правды недостаточно.
— Мы говорим о Джоанне или обо всех женщинах? — поморщившись, уточнил Джеймс, — Мы должны запретить приходить сюда матери Мастера? Мы должны прогнать верующих? Он никогда такого не говорил.
— Иоанна другая. — Иоанна перебил Джеймса, заставив замереть даже гуляющий по комнате сквозняк. — Все мы знаем это. Именно это различие является проблемой. Она не создание Божье. Она не в силах вынести света дня.
— Как и многие больные, — возразил Пётр.
— И многие одержимые! Но мы не должны ложиться с демонами, брат! Исцелим их и отправим своей дорогой. — Я подавила дрожь от буравящего взгляда Иоанна. — Я думаю, что сегодня за ней приходил её истинный хозяин. Она скажет по-другому?
Упала убийственная тишина. Они все повернулись ко мне. Ровным голосом я ответила, по-прежнему не поднимая глаз:
— Симон Маг сделал меня такой, какая я есть. Вы думаете, я благодарна ему за это? Он не мой хозяин. И никогда им не будет.
— Это ты сейчас так говоришь. Что, если ты заболеешь? Что, если…
— Достаточно, Иоанн! — Иуда рядом со мной пошевелился; я подняла взгляд и увидела, что он с вызовом смотрит в жесткое лицо Иоанна. — Достаточно обвинений. Не Иоанна разжигает меж нами рознь, а ты. Если мастер пожелает, чтобы она уехала, он ей скажет. Он скажет всем нам. А пока он этого не сделал…
Я ощутила позади себя волну присутствия, внезапную, как вспышка молнии. Его не было там прежде — и я, и все остальные знали это. Лицо Иоанна засияло лихорадочным блеском веры. Мастер пылал жарче уходящего дня силой мощи и любви, которая согревала нас даже мимоходом.
Он сказал:
— Вы правильно забеспокоились. Иоанна должна оставить нас завтра.
Я вскрикнула и бросилась к Мастеру, распростёршись во весь рост у его ног. Таких сильных, много прошедших ног в пыльных залатанных сандалиях, таких непохожих на изнеженную и ухоженную плоть Симона Мага. Я прижалась к ним щекой, жалея, что не могу заплакать, омыть его ноги слезами, вытереть их насухо своими волосами. Вместо этого я могла лишь безмолвно молить о милосердии.
— Я желаю, чтобы ты покинула нас, — спокойно повторил он. Он выглядел столь же грустно, сколь и непреклонно. Я посмотрела ему в лицо и увидела безграничное горе в его глазах, боль, которой нет человеческого названия.
— Значит, я должна уйти, — прошептала я и поцеловала его ноги. Я оставалась лежать, пока он не наклонился и не поднял меня. Я никогда не была так близко к нему, лицом к лицу, достаточно близко, чтобы почувствовать Бога под его кожей и увидеть Рай в его глазах. Слова вылетели как струя крови из раны: