Виноградник Ярраби
Шрифт:
Наверху, в маленькой спальне, которую она покинула как будто очень давно, Юджиния спросила:
— Куда его поместят, миссис Джарвис?
— Придется привязать его к дереву. Я не раз видела, как это делается.
— К дереву? Как собаку?!
— Ни один из этих прогнивших старых сараев его не удержит. Ведь и дверь кладовки ни минуты больше не продержалась бы, верно?
Юджинию пробрала сильнейшая дрожь.
— Он заткнул мне рот рукой. Мне необходимо умыться. Я еще до сих пор чувствую тот отвратительный запах.
— Вы вели себя очень храбро, мэм. — Глаза миссис Джарвис потеплели от восхищения. — Не могу ли я дать вам что-нибудь успокаивающее? Вы вся дрожите. Может, молоко с каплей
— Надо было мне его отпустить, — прошептала Юджиния.
— Что вы сказали, мэм?
— Я бы не испугалась так, если бы знала, какой он маленький и худой.
— Но ведь у него был пистолет. Он опасен. Не тратьте зря на него свое сочувствие.
Прошло довольно много времени, прежде чем Гилберт поднялся наверх. Юджиния послушно выпила принесенное миссис Джарвис молоко, щедро сдобренное бренди. Так как она почти ничего за весь день не ела, напиток сразу же ударил ей в голову. В полубессознательном состоянии она позволила миссис Джарвис ее раздеть, облачить в ночную рубашку и уложить в постель. Она лежала, чувствуя, как кружится голова, как что-то жжет глаза, и прислушивалась к незнакомым звукам нескончаемой страшной ночи. Где-то непрерывно лаяла собака, слышались мужские голоса, миссис Малдуни что-то выкрикивала хриплым голосом, мимо галопом проскакала лошадь, Юджинии показалось, что она слышит и чей-то плач. Но скорее всего, из-за вина, от которого у нее кружилась голова, слух просто ее обманывал. Это неровные басовитые всхлипы — не что иное, как шорох колеблемых ветром металлических листьев эвкалиптового дерева под окном.
А дерево, к которому привязали пленного, а веревка, врезавшаяся ему в тело до костей?..
Когда Гилберт тихонько вошел и склонился над женой, чтобы проверить, спит ли она, Юджиния сначала притворилась, что спит, боялась, что в глазах его все еще сохранилось выражение дикого возбуждения. Она однажды видела такое выражение в глазах егерей своего отца, когда они обнаружили в капкане лисицу и оказалось, что зверь еще жив.
Мужчины получают какое-то неизъяснимое удовольствие от охоты на опасную дичь. Ну что ж, это совершенно естественно, так и должно быть. Злодеев убийц, так же как лисиц, надо уничтожать.
— Юджиния! Вы спите?
У нее дрогнули ресницы.
— Миссис Джарвис дала мне выпить чуть ли не полпинты бренди.
— Замечательно! — Он тихонько рассмеялся. — Это как раз то, что было нужно. Не могу передать, как я сегодня вечером гордился вами. — Он раздевался, поспешно бросая снятые вещи на пол. — Я не хотел, чтобы вы таким образом познакомились с этой страной, но вы выдержали первое испытание великолепно. Я, пожалуй, даже рад, что так случилось, — по крайней мере я своими глазами увидел, каким мужеством вы наделены, хотя, конечно, знал, что оно у вас имеется.
Отбросив в сторону одеяла, Гилберт тяжело опустился рядом с ней. Руки его начали стягивать с Юджинии ночную рубашку, а лицо так крепко прижалось к ее лицу, что она начала задыхаться.
— Гилберт, вы сказали...
— Что я сказал? Что-то такое, о чем потом пожалел.
От него сильно пахло вином. Одной рукой он крепко обвил ее шею, Голова Юджинии кружилась от бренди, шока, физической усталости, и все-таки она с ужасом осознавала: было в этом объятии что-то ужасающе знакомое, будто она снова почувствовала на себе тиски костлявой руки каторжника, сделавшего ее своей пленницей, и ощутила то же удушье, какое испытала, когда жесткая рука зажала ей рот.
Да она с ума сошла! Это же собственный муж целует ее, тихо бормоча ласковые слова.
— Я хотел дать вам отдохнуть сегодня ночью. Но я не в силах вам противостоять — говорю вам сущую правду. Вы такая прелестная! Вы же не хотите, чтобы я устоял, неужели хотите, деточка?
Она вздрогнула и напряглась.
— Что это за шум?
— Просто воет динго.
— Динго?
— Дикая собака. Их тут шныряет множество.
В голосе мужа звучало нетерпение. Он не слышал ничего, что происходило за стенами комнаты. Он шутливо распустил волосы Юджинии и прикрыл ими ее уши, чтобы приглушить звуки. Затем его улыбающиеся губы приникли к ее губам, а руки снова вцепились в ночную рубашку. Теперь она уже не в силах была протестовать. Даже дышать не могла. Печальный, какой-то получеловеческий вой (неужели это было то, что она в ужасе вообразила себе: привязанный к дереву несчастный человек взывает о милосердии?) раздался снова, потом еще раз, отозвавшись, словно эхо, на ее собственный внезапный крик боли.
В комнате все почернело. Она впала в полубессознательное состояние, борясь против мучительной фантазии, будто лицо, которое она видит над собой, — это дикарское лицо того каторжника и тело, проделывающее с ней немыслимо интимные вещи, тоже принадлежит ему.
Она старалась сладить с темнотой, широко раскрывала глаза и глядела на пламя свечи, говоря себе, что потное тело, соскользнувшее наконец с нее, — это тело ее собственного любимого мужа. Вот же его знакомые рыжие волосы, его любящие глаза, его голос, бормочущий едва слышные ласковые слова.
Она молчала. Тогда он устроился возле, запустив руку в ее волосы, и почти тут же уснул, а она, настолько обессилевшая, что не в состоянии была двинуться, слишком слабая, чтобы выпростать волосы из его горсти, лежала и думала, что она такая же пленница, как и привязанный к дереву человек.
В конце концов полное истощение сил оказалось для нее благом — Юджиния заснула. Она проснулась от оглушительной какофонии: кукабурра, рассевшиеся на эвкалиптовом дереве за окном, звонкими голосами приветствовали утро. Она была одна. Гилберт поднялся, не разбудив ее. Но к хриплому жуткому смеху зимородков она никогда не сможет привыкнуть — в этом она была уверена. В их голосах присутствовало что-то первобытное, так же как первобытными казались и обитавшие здесь звери. Например, в какой цивилизованной стране встретишь тварь такой странной формы, как кенгуру? Или гигантские ящерицы, кажущиеся такими древними. Будто каждой по крайней мере миллион лет? Надо не забыть рассказать Саре о ящерице, попавшейся ей на лестнице в доме Бесс Келли. Они обе — и Юджиния, и ящерица — так перепугались, что не могли двинуться с места.
Однако о событиях прошлой ночи ничего писать не следует. Лучше сделать вид, будто ничего не произошло, и изгнать из памяти воспоминание о перенесенном шоке и о боли. Собака перестала лаять: каторжник не молил больше о пощаде; тайная и стыдная боль, кажется, прошла. В кухне звенела посуда, слышались громкие веселые голоса. Оттуда доносился запах поджариваемого бекона. Солнце, лучи которого лежали на полу, уже пригревало вовсю.
Она должна встать и по возможности привести себя в порядок. При дневном свете ржавая вода в кувшине показалась еще более неприятной. Но чем скорее она оденется, тем быстрее они смогут покинуть это ужасное место.
Вставая с постели, Юджиния заметила, что платье, в котором она была вчера, аккуратно повешено на спинку стула. На нем не осталось ни пылинки. Нижнее белье тоже заботливо приготовлено.
Джейн оказалась более расторопной, чем можно было ожидать, если учесть, в каком состоянии она вчера находилась. Она умеет удивительно тихо все делать, и ее движения не разбудили Юджинию.
В дверь постучали.
— Это ты, Джейн? Входи.
— Это я, миссис Джарвис, мэм.
Дверь открылась. На пороге стояла миссис Джарвис. Она была в сером бумажном платье, в том же, что и вчера, но оно тоже было тщательно отчищено от грязи.