Vip-зал
Шрифт:
Когда он видел, что она шла отпереть комнату для встреч чьей-то девице, он ждал, пока она закончит. Она была дотошная, проверяла, чтобы на подносах не было металлических предметов. Пластмассовые кружки, пластмассовый термос с водой для чая и кофе, пластмассовые ложки, кусочки сахара, пирамидки молока, печенье и салфетки. Тедди знал правила.
Линда, Дарко и остальные приходили к нему где-то раз в месяц.
Когда он видел, как Сара искала в чьей-то камере наркотики или спрятанные мобильники, он усаживался у светло-зеленой бетонной стены в коридоре и наблюдал за ней.
Это выглядело, как будто они не закончили длинную беседу, без предисловий.
Хотя у них каждый раз была всего минута, это все равно было важно.
Они говорили обо всем. Обсуждали ее учебу, готовку, что происходило в Стокгольме и Швеции, пока он сидел здесь и гнил, политику, Нобелевскую премию по литературе. Они говорили о сериалах, хотя он так и не видел последние, в тюрьме разрешали брать только по диску в неделю. «Клан Сопрано», «Клиент всегда мертв», «24 часа». Она обожала «24 часа». Тедди больше всего нравился «Сопрано», но они сошлись на том, что со вторым сезоном «Прослушки», тем, с портовой мафией, сравниться не могло ничто. Прежде всего, у них было одинаковое чувство юмора. Они смеялись над одними и теми же вещами. Тем, как Шип произносил слово «нюхнуть» как неразборчивое «нюфнуть», над дурацкой татухой охранника Хаглунда: паутиной на локте. Юмор был главным составляющим в их коктейле, ее смех был самым прекрасным звуком, какой он только знал.
Однажды Шип пихнул его в бок, когда они сидели в общей комнате.
– Ты на нее реально запал, чувак, ни секунды ей не даешь продохнуть.
– Да ты сам не знаешь, что болтаешь, – только и пришло ему в голову.
Недели летели.
Он не мог выбросить ее из головы.
Одним утром в начале сентября она зашла в его камеру. Чтобы охранник сам ходил к заключенным – это было необычно, если речь не шла об особой проверке.
Тедди совсем не возражал.
Он сидел на койке, листая книгу Софи Оксанен [17] , все еще в футболке и боксерах. В окна светило теплое осеннее солнце, и на стене напротив – тени от покрашенных в белый прутьев. Решетка.
Пол пластмассовый, объемные обои на стенах покрашены в оранжевый, крошечный письменный стол, койка и стул сделаны из светлого дерева. Все-таки камера казалась почти домом.
Он отложил книгу, опустил ноги на пол и поправил покрывало рядом с собой.
– Не присядешь?
17
Софи Оксанен – финская писательница, активный публицист, феминистка, участница ЛГБТ-движения.
Сара села рядом с ним, ее лицо было всего в пятидесяти сантиметрах от его.
– Я уволилась, – сказала она.
На несколько секунд Тедди перестал дышать. Голова закружилась, он посмотрел в окно, но не увидел ничего, кроме серого бетона стены в пятнадцати метрах. Он снова повернулся к ней, оглядел камеру. Стены давили на него.
Он здесь не справится без нее.
– Слишком много занятий или как? – наконец выдавил он.
Сара заламывала пальцы, раньше он никогда не видел, чтобы она так нервничала.
– Нет, не в этом дело. Я хорошо справляюсь с учебой, несмотря на работу. Это твоя вина, Тедди.
– Моя вина? – Он три раза сглотнул. – Потому что мы стали использовать Эмму? Но мы же это прекратили.
– Это совсем ни при чем. Я бы очень хотела здесь работать, даже на полную ставку. Но не получится.
Она на несколько секунд замолчала.
– Я дошла до того, что мне хочется сделать кое-что, чего я сделать не могу, Тедди, в этом проблема.
Он слышал, как Локи в соседней камере задыхался, пытаясь делать приседания, здоровяком ему все равно не стать, как бы ни пытался.
– Я думала, что я схожу с ума, но теперь я поняла. Дело в моем отношении к тебе. Это сложно, я не знаю, как об этом сказать. Я не могу сконцентрироваться, когда ты рядом. Я хочу что-то, чего не могу получить. Понимаешь, что я пытаюсь сказать?
Тедди не знал, что ответить. Его сердце колотилось вдвое быстрее обычного, лицо, наверное, превратилось в сплошную улыбку, в то же время в ушах эхом звучали ее слова: она хотела уйти.
– Так нельзя, я не могу работать в таких условиях. Из меня плохой сотрудник.
Он положил руку на край кровати, чувствуя, как рука коснулась ее пальцев.
Он повернул лицо к ней.
Она смотрела на него.
Тедди сказал:
– Такие, как я, не влюбляются, ты знала?
21 февраля
Это была другая комната. Он понял по полу – теперь какие-то каменные плитки.
Руки снова связаны строительной стяжкой. Ноги тоже несвободны.
Его заставили встать на колени и положить голову на стул. Глаза были завязаны. Затем шею ему обмотали скотчем, одновременно оборачивая его вокруг стула. Его связали вместе со стулом, так что если ему удастся встать, стул все равно будет привязан к голове. Как имплантированная деревянная тюрьма.
Еще он слышал, как что-то гремело, когда он шевелился. Джокер сообщил ему, что с этого момента его посадили на цепь. Филип не знал, к чему его приковали.
Несмотря на повязку на глазах, тряпку или что там было, он мог, посмотрев вниз, увидеть кусок стены. На ней не было обоев, и он не увидел ни одного окна.
Он попробовал пошевелить руками, но сразу почувствовал, что в этот раз их скрутили гораздо крепче, чем в прошлый. Стяжки врезались в старые раны. Поза вызывала ту же боль в плечах, что и раньше.
Джокер в тишине провел его к машине. В машине он надел на него повязку и предложил кое-что выпить. Филип стиснул губы.
– Деньги не пришли. Время вышло. И ты еще пытаешься смыться от ответственности.
Голос Джокера звучал по-настоящему раздраженно. Филип почувствовал, как что-то мокрое шлепнулось ему на затылок. Слюна?
Он был как в тумане, и в ногах кололо. Может, отморозил. Он всхлипнул и решил, что у него жар – он, должно быть, несколько часов провел на улице.
Он, однако, сам был удивлен, что не стал задыхаться и не запаниковал. Может потому, что так давно не спал.