Вираж бытия
Шрифт:
Времена, когда партия была достаточно узким и малочисленным «клубом по интересом», в котором все друг друга знали, прошли. И теперь она являлась собой массу.
Серую, во многом безликую, и крайне опасную.
В том числе и потому, что в ее составе наблюдалось до ужаса много малограмотных или вообще безграмотных людей. На фоне которых вожди революции выглядели едва ли не академиками. Как следствие, большинство из этих партийцев просто держались своих вождей и следовали за ними. В вопросах же, за которые голосовали, в основе своей, ничего не смыслили.
– Кто прав?
– Конечно товарищ Сталин.
– А в чем?
– А во всем.
Вот
Опасная, дремучая тема.
И с ней предстояло работать…
Из-за чего Фрунзе, идя к трибуне, откровенно нервничал.
Сильно.
Очень сильно.
Свой доклад Михаил Васильевич уже согласовал со Сталиным, которому он понравился. Как и предложение по его использованию для борьбы с Троцким. У него тогда аж усы зашевелились от возбужденного предвкушения.
Но Сталин – это Сталин.
И он никогда не умел выступать перед толпой, зажигая ее и настраивая на нужный лад своим словом. Его сила заключалась в интригах и аппаратных играх. А вот Фрунзе предстояло во время выступления именно что поджечь толпу. Что не выглядело простой задачей. Ведь кроме серости и безликости имел место другой, немаловажный фактор. Заканчивался 1925 год. То есть, и трех лет не прошло как молодая Советская власть смогла одержать победу в Гражданской войне. Да, бои кое-где еще велись. Но в целом все было уже кончено. И советская общественность находилась в экзальтированно приподнятом состоянии.
– У нас получилось! Мы смогли!
Особенно ярко и сочно это выглядело в РККА, начальствующий состав которого ходил расфуфыренными королями. И даже мнил себя великими полководцами. Если не Александрами Македонскими, то уж точно Гаями Юлиями Цезарями. А ценность боевого опыта Гражданской войны превозносили до предела, во многом затирая Империалистическую войну. Про чужой опыт и речи не шло. Особенно германский. Ведь «немец продул». А значит и смотреть туда нет смысла…
Кроме того действовала очень активная, агрессивная и напористая советская пропаганда, стремящаяся навязать оголтелые ура-настроения. Что молодой Союз «одним махом семерых побивахом», ежели приспичит. И что надобно наступать, давить буржуазную гадину, которая там, за границей, корчится едва ли не в агонии. Из-за чего неискушенная публика представляла собой толпы «тяжелораненых» людей с «вывихом мозгом». Особенно это касалось молодежи, которая верила в светлое будущее и коммунизм. Ну, тот, что уже завтра объявят…
Иными словами – здравой обстановку назвать у Фрунзе язык не поворачивался. Однако именно в такой среде ему предполагалось «пробить лбом стену» и донести скорбные мысли до широких масс. Причем сделать это с первого захода. С первой попытки. Ибо второго шанса ему никто не даст.
И вот он шел к трибуне.
Почти как на эшафот.
Шаг.
Другой.
Третий.
А на лице максимальное спокойствие и невозмутимость. Такое, словно бы он и не собирался сейчас устраивать грандиозный переполох в этом засранном курятнике.
Вскользь встретился взглядом с Троцким.
Тот был излишне сосредоточен. Видимо предвкушал. Он ждал хода Фрунзе. Потому что без конкретики всякая дискуссия о состоянии армии пуста. Вот и тут. Мало ли что Михаилу Васильевичу не нравится. Нет, конечно, было бы славно, если бы нарком так подставился и ограничился общими фразами. Это можно было бы использовать против него. В том числе и для снятия. Но на такой подарок он не рассчитывал. И ждал удара. Вон – карандаш наготове. И весь собран, как кот перед прыжком на колбасу. Так что Фрунзе позволил себе улыбнуться. Троцкому. Максимально благожелательно. Вызвав у того полное недоумение на лице.
И вот – трибуна.
Михаил Васильевич положил на нее картонную папку с завязками. Открыл ее. Налил себе воды в стакан из графина. Сделал небольшой глоток. И начал…
Мерно.
Спокойно.
Мрачно.
Надвигаясь с неотвратимостью парового катка. Не пропуская ничего важного. Благо, что развал, бардак и «колхоз» наблюдался буквально повсюду и особенных усилий для жесткой критики предпринимать не требовалось.
Когда Михаил Васильевич готовился к выступлению, то вспомнил об акте приема наркомата обороны Тимошенко в 1940 году [8] . Дословно он его, конечно, не помнил. Но его структура в памяти отложилась, ибо изучил обновленный Фрунзе этот акт в свое время вдоль и поперек, причем неоднократно. И не просто прочел, но и проверял, найдя факт изрядно смягчения формулировок в акте по сравнению с реальным положением дел.
8
Речь идет о документе «Акт о приёме наркомата обороны CССР Тимошенко С. К. от Ворошилова К. Е.» от 7 мая 1940 года.
Вот на структуру этого акта он и опирался в своем докладе. А чтобы его выступление не показалось скучным и пресным, он обильно «насыпал» в него риторические приемы, характерные для Михаила Делягина. С его страстью акцентуации на наиболее сложных, больных и трудных моментах, пропуская благодатные вещи. Из-за чего, не сказав ни слова лжи, он умудрялся нередко вызвать чуть ли не панические настроения среди слушателей. Особенно не подготовленных.
И по делу.
Ибо блаженное состояние духа может до цугундера довести. А так – раз и взбодрились. Зашевелились. Начали что-то делать.
Так и тут.
Михаил Васильевич говорит короткими, рубленными фразами. С ясными, четкими, однозначными формулировками. И сыпал фактами, числами, деталями. Так, чтобы выводы мог сделать даже дурак.
Начал он с описания организационных проблем центрального аппарата РККА. В котором наблюдался вопиющий бардак и полное расстройство дел.
Потом перешел на оперативную подготовку. Указав на отсутствие внятных, а иной раз и вообще любых планов. На фактический развал топографической подготовки. И полностью брошенную на самотек подготовку потенциальных театров военных действий.
В связки с этим коснулся комплектование и устроение родов войск. Обозначив здесь и бардак, и отсутствие внятных, ясных и однозначных правил, выраженных в регламентах, наставлениях и прочем. И так далее. А потом плавно перешел к мобилизационной подготовке, указав, что в этом плане не только нету по сути ничего подготовленного, но даже не утвержден план мобилизации с указанием очередности развертывания дивизий. Хотя чего уж тут мудрить и лоб хмурить? Достаточно простая «бумажка». Из-за чего сам факт мобилизации может привести к транспортному коллапсу. В лучшем случае. Ее, правда, и в 1940 году не имелось, но разве это что-то оправдывало?