Вираж бытия
Шрифт:
Все покивали.
О самоубийстве супруги никто говорить не стал. Знали, как Михаил Васильевич ее любил и не хотели теребить свежую рану. Во всяком случае открыто.
– Грядет XIV съезд. – подал голос Рыков. – И мы хотим узнать о состоянии вооруженных сил революции. Мы полагали, что с отчетом выступит Климент. Но раз вы сами оправились, то вам и карты в руки. Справитесь?
– Справлюсь. – кивнул Фрунзе.
– Как вы видите ситуацию, Михаил Васильевич?
– Кратко?
– Если можно.
– Двояко. С одной стороны, если завтра на нас нападет даже Польша, то на этом революция и закончится. Мы просто не в состоянии противостоять хоть сколь-либо серьезным армиям. В войсках полнейшая разруха и бардак. С другой стороны, завтра Польша не нападет. И послезавтра тоже. Все так устали от Империалистической войны, что лет десять у нас на приведения армии в порядок вполне имеется. Может даже больше. Во всяком случае – без большой войны. А малые конфликты мы уж как-нибудь погасим даже тем, что есть.
– Вздор! – рявкнул Троцкий, но его придержал за плечо Зиновьев и он замолчал, надувшись. А потом спросил у Фрунзе:
– Почему вы так считаете?
– Что именно?
– Почему армия наша не боеспособна?
– Армия – это не просто вооруженные люди. Армия – это структура с четкой иерархией, субординацией и дисциплиной, без которой она превращается в толпу. Толпой управлять можно. Но на митинге. Однако война – не митинг. Это серьезная профессиональная деятельность, требующая от каждого бойца как можно более высокой квалификации. Как во время войны, так и в мирное время. И так – на каждом уровне. Армия – это большой завод с очень сложным и рискованным производством. А у нас она сейчас напоминает анархическую вольницу, наполовину пьяную, наполовину уголовную. Да, сейчас уже что-то сделано, но ситуация пока еще плачевная донельзя.
– Мы победили в гражданской! – взвизгнул Троцкий.
– И это – бесспорно. Но почему?
– Потому что у революции была лучше армия!
– Нет. Потому что мы все были едины. – произнес Фрунзе, подняв правую руку и сжав ее в кулак. – Пока мы едины – мы непобедимы! Но сил у нас было очень мало. Настолько, что даже Владимир Ильич сам не верил, что наша коммуна продержится дольше французской. Наша победа заключалась в нашем единстве и раздоре в стане белых. Если бы у них появился крепкий лидер с трезвой программой, он бы смахнул нас не глядя. Как незначительную помеху. Но его, к счастью не нашлось. И мы передавили их всех по одному. А ведь белые – это огрызки старых царских войск. Войск, которых считали одними из самых бестолковых в Империалистическую войну. Хуже них, наверное, только итальянцы ославились да австрийцы. Как мне говорили, французы царскому экспедиционному корпусу даже оружие свое давать не хотели, считая, что те нормально не разберутся с ним.
– Это смешно! – фыркнул Троцкий, но развивать тему не стал.
– Это было смешно, если бы не было печально.
– Но разобрались же? – уточнил Томский.
– Разобрались. Однако в войсках что царских, что наших до сих пор не привита культура обращения с оружием. И я в чем-то французов понимаю. Оружие – это главный инструмент пролетария войны. Что станок для заводского рабочего. И если он не держит оружие в чистоте, смазке и порядке, то чем он лучше обезьяны, только что слезшей с пальмы? Верно я говорю?
– Верно, – согласился с ним Томский. – Станок требует ухода. Любой. Чистоту, смазку и ласку. Иначе подведет в самый неподходящий момент.
– Революционная война за Россию в целом закончилась. – продолжил Фрунзе. – Мы победили. Но экспортировать революцию нам нечем, что прекрасно показала Советско-польская война. На ржавых штыках далеко не уйдешь. Нам нужен отдых и время. Время, чтобы подготовить командиров, дабы они не уступали германцу или французу в тактическом и стратегическом мышлении. На всех уровнях. Время, чтобы произвести перевооружение… да даже просто вооружение, учтя опыт Империалистической войны. Время, чтобы обучить простых бойцов и обеспечить их резерв, обученный резерв, без которого войны не выиграть. А иначе…
– Что иначе? – поинтересовался Сталин.
– Мы рискуем совершить туже ошибку, что совершал Бонапарт в своем Восточном походе или Кайзер во время наступления 1914 года. Оторваться от тылов и потерять все. Даже то, что мы уже достигли.
– Пораженческие мысли! – с раздражением воскликнул Троцкий.
– Каждый коммунист должен твердо стоять ногами на земле, – возразил Фрунзе, – будучи крепким прагматиком и материалистом. А не витать в облаках, мня из себя волшебника страны Оз…
Члены Политбюро попытались завалить его довольно хаотичным потоком вопросов. Но Михаил Васильевич перехватил инициативу и предложил передать ему все вопросы в письменном виде. А он уже подготовит развернутый доклад с конкретными числами. Чтобы его утверждения не выглядели голословно.
Так и решили.
Фрунзе вышел из кабинета. Подошел к окну приемной и открыл его настежь, чтобы отдышаться. Ибо психологически этот разговор дался ему очень непросто. Он к нему готовился, но…
– Ты изменился, Миша, – донесся из-за спины голос Сталина.
– Смерть не может пройти бесследно, – не оборачиваясь ответил нарком, жадно глотая воздух.
– Душно?
– После того наркоза я стал тяжело переносить духоту. Вы бы хоть окна открывали для проветривания. Дышать же совсем не чем.
– Как быстро ты сможешь подготовить доклад? – чуть помедлив спросил Иосиф Виссарионович, на удивление тихим голосом.
Фрунзе обернулся. Окинул взглядом приемную, где кроме секретаря и Сталина никого не было.
– А когда нужно? – также тихо спросил он у визави.
– До съезда нужно. Лучше накануне. – еще тише ответил Сталин.
– Предварительно показать? – одними губами проговорил нарком.
Сталин молча кивнул. А потом похлопал Фрунзе по плечу и удалился, приказав секретарю вызывать следующего наркома…
Михаил Васильевич же едва заметно усмехнулся.
Иосиф Джугашвили с конца 1924 года начал последовательно выступать за то, чтобы прекратить экспорт революции и построить социализм в отдельно взятой стране. А уже потом, опираясь на эту базу, двинуться дальше. Троцкий, Зиновьев и Каменев в этом с ним совершенно не соглашались. Старый Фрунзе в этот вопрос не лез, держась определенного нейтралитета. Раньше. Теперь же он явно обозначил свой выбор. И его услышали.
И игра началась…