Вираж бытия
Шрифт:
Другой вопрос, что продавливание Ворошилова на пост наркома – квест, причем рискованный. Очень рискованный. Уверенность Троцкого в своем военном авторитете базировалась не на пустых грезах. Тем более в конкуренции с совершенно никчемным Климентом. Так что обновленный Фрунзе не мог решить, кто в этом деле и как замешан. Допуская, что Сталин как минимум знал о задуманном и не вмешался, рассчитывая погреть руки за чужой счет…
Из всего это проистекал только один вывод – нужно было крутиться. И делать сие крайне осмотрительно. Опираясь на весь
– Странно он отреагировал на ее смерть, – произнес первый голос. – Он ведь ее любил. Души в ней не чаял. А тут – только желваками поиграл и все. Получается мы ее убрали, зря?
– Не будем спешить с выводами. В больнице сказали, что у него повышенное волнение и нервозность. Мой человек позже пообщался с медсестрой. Она уточнила, что любое потрясение может привести к расхождению швов или иным бедам. Так что, надежда еще есть.
– Как поступать с телом Софьи?
– Он отдал приказ при свидетелях. Если мы перебьем его – возникнут вопросы. Уже к нам. А это ни к чему.
– Тебе не кажется странным его приказ?
– Ты терял когда-нибудь человека, которого безумно любишь?
– Нет.
– А я терял. Чуть с жизнью счеты не свел. Это больно и тяжело. Не мешай. Если он хочет с ней простится – пусть простится. Может быть от ее вида он наконец-то утратит самоконтроль…
Глава 2
1925 год, декабрь 11, Москва
Работать обновленный Фрунзе начал прямо в палате. И не только занимаясь делами, напрямую связанными с покушением на него и убийством жены, но и по своему прямому профилю. Как нарком по военным и морским делам.
Фактически ему пришлось превратить палату в свой импровизированный кабинет.
Он вызывал подчиненных для бесед.
Совершал звонки.
И писал… писал… писал… Благо, что карандаш и бумага имелись в достатке. А потом, через неделю, он отправился уже домой, где продолжил работать в более насыщенной обстановке с регулярным осмотром его врачами. Только они уже самостоятельно прибывали. На авто, которое от наркомата за ними посылали.
Дети жили у матери Фрунзе, у Мавры Ефимовны. Она их придержала у себя, чтобы сына во время выздоровления не тревожить. Дочь 1920 года была уже очень активна и создавала много шума, как и всякие дети ее возраста. А сын 1923 года просто был еще слишком мал, требуя массы внимания к себе в обыденном, бытовом плане. Их Михаил Васильевич видел. И даже опросил. Но ничего путного не выяснил. Супруга, как приехала в Москву, сразу с вокзала завезла их свекрови. И только после этого отправилась домой, видимо, полагая, что ей придется за мужем ухаживать. Поэтому в ту ночь она была одна.
И вот – канун Рождества, которое, на удивление тут праздновали. Чему он немало удивился, увидев табель выходных дней… Ну как в канун? За две недели до него. Потому что в само Рождество коммунисты планировали совместить с XIV съездом ВКП(б).
– Вечера на хуторе близь Диканьки, прям, – едва слышно буркнул он себе под нос, вспомнив об этой детали, когда шагал. Смешно и дико выходило. Он сам никогда фанатиком не был, стоя на позиции строго прагматизма. Обе его прошлые личности. И не заметить это совпадение он не мог. – Борьба с ветряными мельницами какая-то…
Коридор закончился.
За ним нарисовалась приемная.
Секретарь глянул на него. Весьма располагающе улыбнулся. И, кивнув, нырнул за дверь кабинета, где заседало Политбюро ЦК ВКП(б).
Меньше минуты спустя Фрунзе пригласили войти.
Шаг вперед.
И вот он уже в просторном, но душном кабинете, заставленном тяжелой, массивной мебелью. Под старину. На его взгляд – излишне громоздко и не функционально. Ну и пафосом пустым веет за версту. Стол, как и положено, был покрытый зеленым сукном. Вокруг него сидели усталые, раздраженные лица. Дым стоял коромыслом, и сигаретный, и сигарный, и трубочный. И по неведомой причине наглухо задраенные окна, да еще и занавешенные тяжелыми шторами, превращали помещение в некое подобие пыточной.
Ближе к нему сидел Троцкий с козлиной бородой и нескрываемым раздражением в глазах. Он же Лейба Бронштейн. Главный идеолог мировой революции, на дух не переваривающий Россию и жаждущий вырваться на простор «более цивилизованных» ландшафтов.
Его сила и могущество покоились на двух монументальных столпах. Во-первых, удивительном ораторском искусстве. Во-вторых, на связях. Причем не известно, что важнее.
Он везде и всюду ставил своих людей. А где не мог поставить, старался сделать человека ему обязанным и активно использовать.
Но главное – это связи за рубежом.
Именно его дядя, бывший киевский банкир Абрам Львович Животовский, брат мамы, был фактически финансовым агентом Союза за рубежом. Именно через него Союз реализовывал экспроприированное в первые годы своей власти. Именно через него проводились валютные операции и делалось многое другое в те годы.
Кроме того, Абрам Львович имел очень широкие связи в САСШ, сносясь с City bank’ом и многими другими дельцами с Уолл-стрит. Причем знаком был и вел дела еще до революции, что и обеспечило успех самого Льва Давидовича в революционной среде. Ведь он был именно тем человеком, который всегда мог найти денег на дела революции.
Очень опасный персонаж.
Болезненно амбициозный. Не способный на сотрудничество на равных или в подчиненной позиции. И крайне влиятельный.
Да, Иосиф Виссарионович, действуя методом «каменной задницы», медленно, но верно снимал людей Троцкого с ключевых постов. И он, будучи слабым функционером, это не отслеживал и не компенсировал. Но все равно, несмотря на все усилия Сталина, и утрату в 1925 году Троцким всех ключевых постов, он был еще смертельно опасным игроком.
Наверное, самым опасным в Союзе тех лет.