Шрифт:
Уильям Мейкпис Теккерей
Виргинцы (книга 1)
Перевод И. Гуровой
Сэру Генри Дэвисону
председателю Верховного суда Мадраса
книгу эту с любовью посвящает старый друг
Лондон, сентября 7-го, 1859
^TГлава I,^U
в которой один из виргинцев навещает отчий край
В библиотеке одного из самых знаменитых американских авторов висят на стене две скрещенные шпаги: их носили его предки в дни великой американской Войны за независимость. Одна доблестно служила королю, другая же была оружием мужественного и благородного солдата республики. Имя владельца этих ныне мирных реликвий пользуется равным уважением и в стране его предков, и у него на родине, где таланты,
Нижеследующая повесть невольно приводит мне на память эти две шпаги, хранящиеся в бостонском доме достопочтенного писателя. В дни революционной войны два героя этой повести, дети Америки, уроженцы Старого Доминиона, оказались во враждебных лагерях, но по ее окончании вновь встретились с подобающей братской нежностью, ибо, как ни яростен был разделивший их спор, любовь между ними не угасала ни на мгновение. Полковник в алом мундире и генерал в синем висят бок о бок в обшитой дубовыми панелями гостиной английских Уорингтонов, где потомок одного из братьев показал мне эти их портреты, а также их письма и принадлежавшие им книги и различные документы. В семье Уорингтонов вышеупомянутые портреты, для отличия от других славных представителей этого почтенного рода, всегда называют "Виргинцами"; и так же будут названы эти посвященные им записки.
Оба они многие годы провели в Европе. Они жили на самом рубеже тех "былых времен", которые мы так быстро оставляем далеко позади себя. Им довелось узнать самых разных людей и различные превратности судьбы. На их жизненном пути им встречались знаменитые люди, известные нам только по книгам, но словно оживающие, когда я читаю о них в письмах виргинцев: я словно слышу их голоса, пробегая глазами пожелтевшие страницы, исписанные сто лет назад, испещренные юношескими слезами, которые исторгла несчастная любовь, с сыновней почтительностью отправленные на следующий же день после прославленных балов или иных торжественных церемоний величественных былых времен, покрытые торопливыми каракулями у бивачного костра или в тюрьме; а одно из этих писем даже пробито пулей, и прочесть его можно лишь с трудом, ибо оно залито кровью того, кто носил его на груди.
Эти письма, возможно, не дошли бы до нас, если бы их не сберегала с ревнивой любовью та, с кем их авторы поддерживали деятельную переписку, как и повелевал им долг. Их мать хранила все письма сыновей, с самого первого, в котором Генри, младший из близнецов, шлет привет брату, лежавшему тогда с вывихнутой ногой в виргинском поместье их деда Каслвуд, и благодарит дедушку за пони (он уже катался на нем в сопровождении гувернера), и до самого последнего - "от моего любимого сына", - которое она получила лишь за несколько часов до своей смерти. Эта почтенная дама побывала в Европе лишь однажды, в царствование Георга II, вместе со своими родителями; она укрылась в Ричмонде, когда каслвудский дом был сожжен во время войны; и неизменно называла себя госпожой Эсмонд, так как не слишком жаловала и фамильное имя, и самую семью Уорингтонов, считая, что они далеко уступают ей в родовитости.
Письма виргинцев, как вскоре убедится читатель по тем образчикам, которые будут предложены его вниманию, отнюдь не полны. Это скорее намеки, чем подробные описания, - отдельные штрихи и абрисы, и вполне возможно, что автор этой книги не всегда умел распознать истинный их смысл и порой употреблял неверные краски; однако, прилежно изучая эту обширную корреспонденцию, я пытался вообразить, при каких обстоятельствах писалось то или иное письмо и какие люди окружали его автора. Я обрисовывал характеры такими, какими они мне представлялись, и воссоздавал разговоры такими, какими, по-моему, мог бы их услышать, то есть постарался в меру моих способностей воскресить давнюю эпоху и ее людей. Успешно ли была выполнена вышеупомянутая задача и может ли эта книга принести пользу или доставить развлечение, снисходительный читатель соблаговолит решить сам.
В одно прекрасное летнее утро 1756 года, в царствование его величества короля Георга II, виргинский корабль "Юная Рэйчел" (капитан Эдвард Фрэнкс) поднялся вверх по реке Эйвон, благополучно возвратившись из своего ежегодного плавания к устью Потомака. Он вошел в Бристольский порт во время прилива и бросил якорь возле пристани Трейла, каковая и была местом его назначения. Мистер Трейл, совладелец "Юной Рэйчел", заметил приближение корабля из окна своей конторы, немедленно сел в лодку и вскоре уже поднялся на его борт. Судовладелец был крупный представительный мужчина без парика, и весь его облик дышал серьезностью и сдержанной важностью; он протянул стоявшему на палубе капитану Фрэнксу руку и поздравил его с быстрым и успешным завершением плаванья. Потом, упомянув, что нам следует быть благодарными небесам за все их милости, он сразу же перешел к делу и принялся задавать вопросы о грузе и числе пассажиров.
Фрэнкс был по натуре добродушный шутник.
– Пассажиров у нас, - сказал он, - всего только вон тот черномазый мальчишка с чемоданами да его хозяин, который один занимал лучшую каюту.
Судя по лицу мистера Трейла, он отнюдь не был в восторге оттого, что небеса ограничились одной только этой милостью.
– Черт бы вас побрал, Фрэнкс, вместе с вашим невезеньем! "Герцог Уильям", который вернулся на прошлой неделе, привез четырнадцать пассажиров, а ведь этот корабль вдвое меньше нашего.
– И к тому же мой пассажир, заняв всю каюту, ничего не заплатил за проезд, - продолжал капитан.
– Ну-ка, мистер Трейл, выругайтесь хорошенько, и вам сразу полегчает, право слово. Я сам это средство пробовал.
– Чтобы пассажир занял целую каюту и ничего не заплатил за проезд? Боже милосердный, да вы спятили, капитан Фрэнкс?
– Так поговорите с ним сами - вон он идет.
И действительно, не успел капитан закончить фразу, как по трапу на палубу поднялся юноша лет девятнадцати. Он держал под мышкой плащ и шпагу, был облачен в глубокий траур и кричал своему слуге:
– Гамбо, болван! Немедленно неси из каюты багаж! Ну что же, капитан, вот и окончилось наше плаванье. И сегодня вечером вы свидитесь со всеми своими детишками, о которых столько рассказывали. Непременно кланяйтесь от меня Полли, и Бетти, и малышу Томми и не забудьте засвидетельствовать мое почтение миссис Фрэнкс. Вчера я не мог дождаться конца путешествия, а сегодня почт, жалею, что оно уже позади. Теперь, когда я расстаюсь с узкой койкой в моей каюте, она кажется мне очень удобной.
Мистер Тречл, сурово насупив брови, глядел на молодого пассажиоа, который не заплатил за проезд. Он даже не снизошел до кивка, когда капитан Фрэнкс сказал:
– Вот этот джентльмен, сэр, и есть мистер Трейл, чье имя вам знакомо.
– Оно хорошо известно в Бристоле, сэр, - величественно проронил мистер Трейл.
– А это мистер Уорингтон, сын госпожи Эсмонд-Уорингтон из Каслвуда, докончил капитан.
Шляпа бристольского купца мгновенно оказалась у него в руках, а сам он принялся изгибаться в поклонах столь глубоких, словно перед ним был наследный принц какого-нибудь королевства.
– Боже милостивый, мистер Уорингтон! Вот уж поистине радость! Благодарение небу, что ваше путешествие прошло благополучно. На берег вас доставит моя лодка. А пока разрешите мне от всей души приветствовать вас на берегах Англии; и разрешите мне пожать вашу руку - руку сына моей благодетельницы и покровительницы миссис Эсмонд-Уорингтон, чье имя, позвольте вас заверить, весьма известно и почитаемо на бристольской бирже. Верно, Фрэнкс?