Вирикониум
Шрифт:
— Погоди, — проговорила она. — Можешь немножко подождать?.. Все, исчезло.
Солнце заливало лед багровым сиянием.
Задолго до того, как город узнал ее лирические port de bras, [16] она уже знала город. Задолго, очень задолго до того, как ей удалось перебраться на другую сторону канала, она видела Всеобщий Пустырь… и они с Пустырем признали друг друга.
Все мы читали о том, как танцевала Вера Гиллера. Хореография мадам Чевинье, костюмы Одсли Кинг, декорации, созданные Полинусом Раком по эскизам, которые приписывают Энсу Лаурину Эшлиму… Впервые она блеснула в роли Счастливицы Парминты, в балете «Конек-Горбунок» на сцене театре «Проспект». Мы читали, помимо прочего, как
16
упражнение для рук, корпуса, головы; здесь — наклоны корпуса, головы (фр.).
17
Фуга, или «реакция бегства» — периоды временной потери памяти, во время которых человек покидает привычное окружение и идет прочь, не осознавая, куда направляется и с какой целью. Может развиваться в результате психологической травмы; может являться побочным симптомом депрессии или психического заболевания.
Меньше известно о ее юности. В своей автобиографии «Вечное имаго» она не слишком распространяется по поводу своей болезни, не пишет о том, как это началось. И мало кто из современников знает о чувстве, перед которым она оказалась бессильна — о ее безумном влечении к Эгону Рису, вожаку «Общества исследователей Бытия "Синий анемон"».
Рис был сыном торговки фруктами и овощами с Приречного рынка — одной из тех крупных женщин с сомнительной репутацией, чей голос годами гремит над рыночным кварталом — а когда смолкает, становится тихо и пусто. Рис бегал с рынка на рынок до самой ее смерти — живое приложение своей матери, существо, не привыкшее испытывать обычные человеческие чувства, ничем не интересующееся, кроме собственной жизни… но честное и добросовестное.
Ростом он был ниже Веры.
Поначалу он торговал засахаренными анемонами возле площадок, где сражались бойцы, потом стал учеником Осджерби Практала. У него Рис научился ходить чуть подволакивая ноги — трудно было догадаться, насколько парень энергичен и как прекрасно держит равновесие. Эта походка осталась у него на всю жизнь.
С возрастом его руки и ноги стали толще, но сил, кажется, только прибавлялось. Говорят, в семьдесят лет ему было трудно остановиться, если кто-то окликал его, желая поговорить. Впрочем, руки у него всегда были слишком крупными. Он имел привычку разглядывать их — пристально, со снисходительным недоумением, словно ему крайне интересно, что они вытворят через несколько минут.
Когда Вера приехала в город, его скорбное, но не лишенное приятности лицо уже хорошо знали на рингах. Под эгидой «Синего анемона» он убил сорок человек. В результате другие «братства» нередко заключали перемирие только ради того, чтобы отправить его на тот свет. Особый интерес к нему проявлял «Пиретрум Аншлюс»… впрочем, как и группировка «Четвертое октября» или «Рыбьи головы» из Остенли. Время от времени у него возникали трения даже с «анемонами». Рис воспринимал это спокойно. Казалось, он просто развлекается подобно другим печально известным наемным убийцам. Однако под маской равнодушия скрывалось не беспокойство, а безразличие, которого он стыдился. Порой оно даже пугало его. Он позволял себе появляться в Квартале без сопровождающих и открыто разгуливал по Высокому Городу, где Вера и увидела его из окна своей мансарды.
К тому времени «Конек Горбунок» уже вошел в историю. Вера блистала в «Мариане Натесби», с яростной сосредоточенностью осваивала как изматывающие классические па, так и формализм «Имбирного Паренька» Лимпэни. Она танцевала с де Кьюва, когда его слава уже начала меркнуть, и была его любовницей. Раз в год кто-нибудь рисовал ее портрет, а потом продавал сделанные с него олеографии — например, Вера в костюме из «Дельфины» или «Пряничного человечка» смотрит с парапета, или загадочно улыбается из-под полей шляпы, как безымянная девочка из балета «Воскресный пожар в Низах». Она выросла. Хотя она стала высокой, на сцене ее тело казалось чем-то компактным, чем-то безупречным и точным, как удар милосердного убийцы. Но без грима она выглядела так, словно находилась на последней стадии истощения — особенно в те минуты, когда в пятнистом от пота платье для репетиций она полулежала в низком кресле, неловко вытянув ноги. Она забыла, как сидеть. Она превратилась в воплощение так называемой «профессиональной деформации» души и тела. Ее огромные глаза следили за вами лишь до тех пор, пока ей казалось, что вы смотрите в другую сторону, а потом взгляд становился пустым и усталым.
Она никогда не забывала о своем предназначении, но ее постоянно терзало беспокойство.
Утром, перед репетицией, ее можно было встретить на рынке, в кафе для рабочих. Она куталась в дорогой шерстяной плащ и выглядела очень хрупкой. Она слушала унылые крики торговцев, разносящиеся в предрассветном тумане, далекие и настойчивые, как возгласы впередсмотрящего на носу баржи:
— Два фатома и больше!
Она наблюдала за девочками, играющими в «слепого Майка» на внутреннем дворе возле площади Утраченного времени; но едва те узнавали ее, быстро удалялась.
— Один фатом!
Впервые она увидела Эгона Риса, когда переходила улицу ни о чем не думая, а он стоял нос к носу то ли с двумя, то ли с тремя молодцами из «Колледжа желтых листков». Опасный момент: в руках противников уже появились клинки. Потусторонний свет огней Минне-Сабы окрасил булыжную мостовую под цвет ртути. Рис прижался спиной к железной ограде, Струйка крови из царапины под глазом вертикальной линией пересекала его скулу.
— Оставьте человека в покое! — крикнула Вера. За десять лет жизни в городках Срединных земель, которые все больше приходили в упадок, она не раз наблюдала, как мальчишки от нечего делать тайком дрались под мостами или жгли костры на пустырях. — Вам что, нечем заняться?
Рис удивленно уставился на нее, а потом сиганул через перила и был таков.
— Только не спрашивайте, кто она такая, — сказал он позже в «Седле Дриады», — Я дал деру прежде, чем вы успели бы сказать «дал деру» — прямиком через чей-то сад, Эти «желтые листки» — засранцы, каких мало.
И ощупал свою рану.
— Я уж решил, что мне челюсть раскроили, — он рассмеялся. — Вообще, ни о чем меня не спрашивайте!
Но после этого случая Вера, казалось, была повсюду. Каждый вечер он мельком замечал ее бледное лицо с густо накрашенными ресницами в толпе, наводняющей Рыночный квартал. Как-то раз ему показалось, что он видел ее среди зрителей на ринге, на заднем дворе «Седла Дриады» — она моргала от резкого запаха керосиновой копоти. Позже она следовала за ним по всему городу, от площадки к площадке, и каждый раз, когда он одерживал победу, вручала ему охапку бессмертников.
Через мальчишек-цветочников она сообщила ему свое имя и передала билеты в театр «Проспект». Звуки оркестра раздражали его, постоянные перемены: декораций сбивали с толку, откровенные костюмы балерин: вгоняли в краску. Запах пыли, пота и глухой стук пуантов лишили его всяких иллюзий: он всегда считал, что балет — это что-то утонченное. Когда чуть позже его проводили в гримерку великой балерины, он застал ее за стиркой старой блузки, в которой она репетировала. Шелк буквально расползался у нее под руками. На ногах у веры красовалось то, что он принял за поношенные и растянутые сверх меры шерстяные чулки, у которых зачем-то отрезали нижнюю часть.
— Мне надо держать ноги в тепле, — объяснила она, поймав его недоуменный взгляд.
Его напугала небрежность, с которой она потягивалась, пристально следя за ним в зеркалах. «Лицо суровое и усталое, как у мужчины», — подумал он. И ушел при первой возможности.
Вера вернулась домой и некоторое время в нерешительности стояла у кровати. Герань на подоконнике снаружи напоминала искусственный цветок на кривом стебле. Белые лепестки казались полупрозрачными, как облака, которые время от времени заслоняют луну. Она представила, как говорит ему: