Виртуоз
Шрифт:
— Ну, как рыбалка? — Виртуоз, посмеиваясь, обратился к партийному председателю Сабрыкину. — Слышали, что вы щучку вытащили на двадцать килограмм, а на ней кольцо времен царя Петра. Правда, что ли? — Виртуоз знал о рыбацкой страсти Сабрыкина, которой тот предавался в большей степени, чем партийным и думским заботам. — На уху бы хоть пригласили?
— Да кто это чепуху всякую разносит! — раздраженно ответил Сабрыкин.— Какая такая щука?
— Как? — делано удивился Виртуоз. — На партийном сайте вывешена фотография щуки и текст: «Золотая рыбка партии «Единая Россия». Загадайте желание». Я загадал.
— Какое же вы желание загадали? — недоверчиво, ожидая подвоха, спросил Сабрыкин.
Жесткий садовый василек ощетинился колючим соцветием, напрочь лишенным запаха.
—
— Боже мой, какой счастье! — Он раскланялся перед мэром Корольковой, с театральным обожанием созерцая ее девичье лицо, ставшее жемчужным под скальпелем пластического хирурга и пальцами массажиста, ежедневно втиравшего в щеки и подбородок дамы килограммы омолаживающих мазей. — Как бы мне хотелось побывать в вашем дивном городе! Опять белой ночью промчаться на катере по каналам, среди дворцов и парков. Не забуду, как мы пили с вами шампанское посреди Невы, чокались бокалами с крейсером «Аврора».
Белая лилия пленительно растворяла душистые лепестки, источала свежесть и девственность. И хотелось приблизить губы к цветку, растворить нежное лоно, целовать в интимную сердцевину.
— Петербург — город блестящих дам и изысканных кавалеров. Вы, Илларион Васильевич, самый завидный кавалер России, — чуть жеманно улыбнулась красавица, переступив тяжелыми, одутловатыми ногами.
Виртуоз, словно шмель, перелетал с цветка на цветок. Все цветы взрастали под ласкающим солнцем власти. Питались ее живительными лучами. Поворачивали в сторону властного светила чуткие венчики. Светило текло по небосводу, меняло свое расположение, и цветы следовали за ним, обращая в его сторону свои лепестки. Солнце власти переместилось от Ромула к Рему, и цветы, согласно своей природе, отворачивались от Ромула и тянулись к Рему. Это поведение царедворцев Виртуоз не мог изменить, даже если бы зажег над головой Ромула искусственное солнце.
Ромул появился в гостиной внезапно, порывистый, стремительный, исполненный раздражения, забыв о своей осанке Духовного Лидера. Его левая рука совершала резкие взмахи, а правая была прижата к бедру, словно он придерживал эфес сабли. Резко и неприветливо обменялся со всеми рукопожатиями. Подошел под благословение и, казалось, через силу, с брезгливостью, припал к пухлой фиолетовой руке митрополита.
— Прошу садиться, — кивнул на стол, занимая место в торце, нетерпеливо глядя, как рассаживаются приглашенные соратники. Виртуоз расценивал эти нервические проявления, как стремление вожака подтвердить свое главенство в стае, в которой обнаружились признаки неповиновения.
— Я хотел бы напомнить основные закономерности, на которых мы, с нашего общего согласия, создали образ нынешней российской власти. В основе образа лежит композиция «два в одном» и «один в двух» — разделение и слияние двух полюсов. Светского, политического, оговоренного Конституцией и представленного законно избранным Президентом Артуром Игнатовичем Лампадниковым. И духовного, неформального, основанного на глубинном народном доверии и мистическом чувстве, из которого родился статус Духовного Лидера России, представленного вашим покорным слугой …
Виртуоз потупил глаза, не позволяя читать в них всплески иронии и веселья, знаки острого внимания или скуки. Произнесенное Ромулом соответствовало зодиакальному символу Весов, на чашах которых, среди звезд и светил, поместились Ромул и Рем, оба небольшие и ладные, как две одинаковые гирьки. Стрелка весов совпадала с вертикалью, демонстрируя принцип вселенского равновесия, нарушение которого могло обернуться падением звезд и гибелью Вселенной.
— Вы знаете, как я люблю и ценю Артура Игнатовича. Он мой друг, почти брат. Я передал ему не просто мой малахитовый кабинет в Кремле. Я передал ему мои начинания, мои незавершенные деяния, передал страну,
Виртуоз отдавал должное лексике Ромула, в которую тот облекал запутанную политологию. Ту, которая была использована им, Виртуозом, для создания небывалой, двухкупольной архитектуры власти. Две главы единого собора покоились на сложных опорах, вертикальных столпах, горизонтальных растяжках, удерживались монолитом стен и фундаментов. Конструкция могла быть нарушена порывом ветра, или грунтовыми водами, или голубиной стаей, перелетевшей с одного купола на другой, или неравномерностью сусальной позолоты, покрывавшей купола, или ласточками, уносящими с куполов крупицы золота. Легкая птица склюет золотую крошку, равновесие нарушится, и собор начнет падать, купола провалятся, великолепное сооружение обрушится на головы молящейся паствы.
— Не забывайте, мы живем на замороженном взрыве. Невероятными усилиями я остановил, заморозил, заковал в ледяную глыбу народную ненависть. Я остановил революцию, казавшуюся почти неизбежной, когда алчные, хищные, ненастные волки проглотили все народное достояние. Всю нефть и газ, алмазы и пахотную землю, заводы и банки, и оставили голый, нищий, ненавидящий народ без средств существования. Революция, которая должна была разразиться, была бы страшнее революции семнадцатого года. Все светила экономики от Гайдара до Ясина, весь цвет управленцев от Чубайса до вас, господин Данченко, все сливки интеллигенции от Виктора Ерофеева до вас, господин Басманов, все мэры и губернаторы от Лужкова до вас, госпожа Королькова, были бы повешены на фонарях от Пушкинской площади до Манежа. Тротуары были бы скользкие от мозгов эстрадных звезд и руководителей телевизионных каналов, не правда ли, господин Муравин? По Москве-реке мимо ликующих толп поплыли бы трупы миллиардеров из списка журнала «Форбс», с обрезанными ушами и носами, и никто бы не смог распознать в них Вексельберга или Фридмана, Дерипаску или Прохорова. Сегодняшний гражданский мир обеспечен «глубокой заморозкой» всей социальной жизни, а также согласием и равновесием духовного и политического центров, братскими отношениями между Президентом страны и ее Духовным Лидером…
Виртуоз вдруг остро, до сладостной боли в паху, ощутил свое господство над всеми, кто важно восседал за широким столом. Над тем, кто властно и нервно витийствовал, и тем, кто в малахитовом кабинете Кремля в эти минуты говорил по телефону с Президентом Америки. Все они были частью великолепной машины, сконструированной им. Виртуозом. Ее чертежами обладал только он. Ухаживал за ней, смазывал трущиеся части, шлифовал до блеска шероховатости, регулировал пульсацию элементов. Эта машина власти обретала свою жизнь и целостность в его неусыпном сознании, в его изобретательном разуме, в творческой, ни на секунду не ослабевающей воле. Стоит ему пожелать, и она остановится. Стоит подпасть под сатанинское искушение, поддаться обольщению Герострата, и он выключит из цепи управления крохотный нейрон своего мозга. Хрупкая цепь разомкнется. Машина пойдет вразнос. На улицы Москвы выльются ненавидящие толпы. Запылают особняки и дворцы. Воспламенится Кавказ. Обезумевшие кланы начнут убивать друг друга. Губернии охватит война. Отломятся Урал и Сибирь. Лихие банды захватят власть в городках и селеньях. Великий хаос, чудовищный русский бунт затянут мир в испепеляющий ад.