Вирус ненависти
Шрифт:
– Ага, – усмехнулся Коган. – Правильные выводы, значит, сделал, а оружие все равно наготове. Ладно, пошли, я тоже думаю, что если это немецкие ученые, то они представления не имеют о боевом охранении и караульной службе.
Они поднялись, отряхнулись и двинулись в сторону веранды. Буторин передвинул ближе к животу пистолет, засунутый за брючный ремень, сдвинул на затылок кепку и, стараясь идти по ступеням так, чтобы они не скрипели, поднялся на веранду. Здесь было пусто, пыльно. Миновав веранду, он остановился в дверном проеме, где не было двери, и осторожно высунул
На полу в самых разных углах были разложены полосатые грязные матрасы с вылезающей ватой. Некоторые были покрыты брезентом или старыми занавесками с окон. Одеял было мало и почти все они были с прожженными дырами. На матрацах сидели и лежали люди. Немного: шестеро мужчин и три женщины с маленькими детьми. На одной женщине и двух мужчинах грязные бинты. Запах здесь стоял не особенно приятный, но больше запаха тяготила сама атмосфера какой-то обреченности и безысходности.
– Здравствуйте, товарищи, – громко сказал Буторин и с улыбкой вошел в комнату. – И что это у нас тут за партизанский отряд? Есть раненые? Кто вы такие?
Люди испуганно зашевелились, уставившись на незнакомца. Женщина в манто прикрыла рот рукой и прижалась спиной к стене. Просто испуганные люди, несчастные, всеми брошенные. Внутри у Буторина все сжалось. Он прошел к столу, покрытому старой газетой с крошками хлеба, подвинул стул и уселся на него. Бросив на стол свою кепку, он разглядывал людей.
– Не бойтесь меня, – заявил он, проведя рукой по волосам и пригладив непослушный седой ежик на голове. – Мы из военной контрразведки. Какая вам нужна помощь, кто вы такие и почему тут живете?
– Люди мы, – покашливая, ответил за всех мужчина с недельной седой щетиной на лице и впалыми глазами с черными кругами. – Да вот только никому, видать, не нужные люди. Фашиста пережили, а вон Митро и Харитон даже в партизанском отряде повоевали. А теперь… документов нет, значит, и нас нет. Калеки, работать никто не может, ни у кого дома не осталось. Здесь вот осели, выживаем. Меняет Лариса Сергеевна на базаре, что ценного осталось, кормит нас, лечит, как может. А что будет зимой, и думать не хочется.
– Лариса Сергеевна – это вы? – Коган подошел к женщине. – Вы, наверное, врач?
– Да, врач поселковой амбулатории, – тихо ответила женщина, и на ее глазах навернулись слезы. – Только она сгорела еще в сорок первом году.
– А что же вы к властям не пошли?
– К каким властям? – Женщина вдруг перешла почти на крик. – Нас было двое, я и санитарка Марина. Бойкая такая девушка, студентка. Она и пошла правды добиваться! Где она и что с ней, я не знаю. Я только видела, как ее сажали в черную машину, а лицо у нее было в крови.
– Ну, вот что, товарищи дорогие, – хмуро сказал Буторин. – Мы не местные органы, мы из Москвы прилетели. И кое-что можем сделать. Обещаю вам, что еще сегодня вы все будете отправлены в госпиталь, где нуждающимся окажут
– Вы правда это сделаете? – Лариса Сергеевна подошла к столу и остановилась, теребя в руках носовой платок.
– Можете не сомневаться, – резко сказал Коган. – Не для того мы врага гоним с советской земли, чтобы советские люди продолжали мучиться.
– Но с вами нам надо поговорить, дорогая Лариса Сергеевна, – сказал Буторин. – Только потом. Сначала нужно позаботиться обо всех ваших подопечных и найти санитарку Марину. Мне кажется, она кинулась отстаивать права людей на заботу государства и перегнула палку, а кто-то из местного начальства обиделся. Разберемся! Не переживайте. Не имеет права никто на свой народ обижаться. Для него воюем и для него работаем.
Шелестов, узнав о лагере несчастных в лесу недалеко от городка, организовал разнос местному руководству и пригрозил трибуналом. Представитель контрразведки армии поддержал Шелестова, намекнув, что оперативная группа подполковника находится на прямой связи с Платовым и Берией. Это решило все проблемы, и к вечеру три «студебекера» группы уже вывозили из леса людей. А в военном госпитале им уже приготовили места. А потом Буторин и Коган с умилением наблюдали, как Лариса Ивановна обнималась с девушкой по имени Марина, как они обе плакали от радости, вытирая друг другу слезы. Марину вытащили из камеры отделения милиции и чуть было не посадили туда самого начальника милиции, но Шелестов решил все же клоунаду не устраивать. Пусть в ситуации разбираются те, кому положено. Сейчас важнее было другое.
Вечером Шелестов пригласил Ларису Сергеевну на базу группы. Он узнал, что ее через пару дней возьмут на работу в госпиталь и даже выделят комнату при здании госпиталя, но эту пару дней жить ей было негде. А возвращаться одной в ночной лес и жить там, когда никого уже…
– Комнату мы вам и здесь найдем, – улыбнулся Шелестов. – Такие человеческие качества заставляют меня и вам ответить тем же добром, с которым вы ухаживали и заботились об этих людях. Вы, наверное, на базар свое носили менять на еду? Это были ваши украшения? Дорогие, наверное?
– Да, это последнее, что у меня было, – вздохнула женщина, держа кружку с горячим чаем двумя руками и задумчиво глядя на огонь в буржуйке. – Мы все, что могли, уже обменяли. И на еду, и на лекарства. Даже вещи, какие были, я носила на базар. Даже не знаю, что бы я стала делать, не встреться мне ваши Виктор и Борис. Они меня приняли за кого-то другого? Наверное, за перекупщицу краденого?
Шелестов с улыбкой посмотрел на Ларису Сергеевну и подлили ей еще чаю. Удивительная женщина, хотя что тут удивительного, когда все, кто оставался на оккупированной территории, через кого прошла война, все выживали как могли, все отдавали последнее. Один блокадный Ленинград чего стоил. Вот где памятник мужеству людей ставить надо!