Вирус тьмы, или Посланник [= Тень Люциферова крыла]
Шрифт:
— Обычные люди, соотечественники.
— То есть какие еще соотечественники?!
— Боевики в них вселились, в их мозг. Это называется психовселением.
Никита немного подумал.
— Я решил, такие трюки возможны только в литературе. А почему же тогда в меня никто не вселился? Насколько проще убрать меня таким образом: влез в мозги, приказал броситься вниз с высотного дома, и дело с концом.
— Психоматрица не всесильна, подать приказ телу выполнить акт самоубийства она не может, организм сопротивляется на уровне инстинктов, на уровне подсознания. А вот убить другого — пожалуйста.
Никита
— Скоты! Зачем я только ввязался в это дело! Или еще не поздно выйти из игры?
Такэда молчал.
— Ясно, — вздохнул Никита, — значит, поздно. Но ведь я ничего еще не сделал, почему они решили меня убрать?
— Скорее всего это профилактическая проверка работы «печати зла». Но могут быть верными и другие варианты. Скажем, у них здесь есть свои наблюдатели. Или же «печать зла» обладает обратной реакцией, сигнализируя хозяевам о тщетности заклятия. Факт, что они послали малый патруль «бархатного вмешательства».
— А что, есть и большой?
— Бывает малый, специальный и достаточный патрули. В малом — трое боевиков, в специальном — пятеро, ну а достаточный — это прайд СС, уйти от него, наверное, невозможно. Как и от десанта ЧК. Хорошо, что в нашем случае малый патруль был вселенным. — Такэда помедлил. — Тебе надо исчезнуть, Кит.
— Как это — исчезнуть? — повернул к нему голову Сухов. — Куда исчезнуть?
— Совсем. Из города. Из страны. Надо инсценировать твою смерть. Похороны.
— Ты с ума сошел! А мама? Ты о ней подумал? Ксения тоже… У меня же куча родственников, друзей…
— Маму мы на некоторое время отправим куда-нибудь, скажем, к родственникам, пока ты будешь овладевать собой. А с Ксюшей… тоже что-нибудь придумаем. Или у тебя есть другие идеи?
Никита отвернулся, несколько минут молчал.
— А я куда денусь? Буду жить под псевдонимом?
— Вместе со мной. Мне тоже придется «погибнуть». У японцев есть такой обычай — дзюнси: вассал следует в могилу вслед за своим господином, сюзереном.
Никита сел на кровати, бледный до синевы, грустно улыбнулся.
— Ну и судьбу ты мне накаркал… вассал.
— Старый ворон не каркнет даром. Ну что? Решено?
— Мне надо попрощаться с… Ксенией. — Имя девушки Сухов выговорил с трудом. — Понимаешь? Или нельзя?
В прихожей раздался звонок. Никита подскочил, с испугом глянул на друга, который рассматривал перстень, подмигивающий зеленым зрачком.
— Иди прощайся, — вздохнул Толя. — Видимо, вы с ней одного поля ягоды. Это Ксения.
Никита вихрем промчался по комнате, открыл дверь и встретил улыбку художницы, одетой по-дорожному. У ног ее стояла огромная сумка.
— Вот и я, — сказала она певуче. — Не выдержала. Толя будет ругаться…
Больше она ничего не успела сказать, потому что Никита закрыл ее рот поцелуем.
ВЕРШИНА 2. НОВИЧОК—УЧЕНИК
Глава 1
Похоронная процессия была не очень большой и шла недолго: от подъезда дома, в котором жил погибший, до автобуса-катафалка с черной траурной лентой насчитывалось всего полсотни шагов. Хоронили двоих: молодого парня, бывшего акробата и танцора, и его друга, бывшего инженера-электронщика.
На кладбище, пока произносили прощальные речи представители делегаций театра, в котором выступал танцор, спортивного комитета и Института электроники, где работал инженер, к одному из рабочих похоронной команды подошел пожилой лысоватый мужчина с брюшком; он бродил среди могил, когда привезли погибших.
— Кого хоронят?
Рабочий, молодой, загорелый, в черной рубашке, разматывающий длинное полотенце, оглянулся.
— Говорят, какого-то мастера спорта по акробатике и его друга-японца.
— Молодые?
— Да кто их знает, отец. Говорят, молодые, разбились на машине и сгорели.
— А как их опознали?
Рабочий пожал плечами.
— Что за интерес, отец? Опознали, иначе не хоронили бы. Да и кто мог ехать в машине спортсмена, кроме него самого?
— Ну, угнал кто-то…
— А ты часом не из милиции, папаша? Так их спецы уже провели расследование. — Парень отошел к гробам, возле которых стояли родственники погибших, человек двадцать.
Пожилой мужчина проводил его взглядом, долго смотрел на гробы, на которых заколачивались крышки, и тихонько отошел к деревьям у прохода. К нему подошел еще один мужчина, совсем старик, они поговорили о чем-то, а затем вдруг начали оглядываться в недоумении, будто не понимая, как и зачем сюда попали. Они приходили в себя долго, в течение всей церемонии, и по их лицам было видно, насколько они удивлены и напуганы. Правда, за ними никто не наблюдал.
Похороны закончились. Гробы закопали, на холмиках установили обелиски с крестами, обнесли оградой. Близкие родственники погибших сели в микроавтобус и уехали, за ними потянулись автобусы с похоронной делегацией. Кладбище в этом неуютном уголке города, с готовыми ямами для очередных умерших, опустело. А затем к свежим могилам подошел человек в странном зелено-сером, с разводами, комбинезоне, огромный, широкий, с бледным лицом и бездонно-черными глазами. Постоял в задумчивости у могил, пристально глядя на обелиски с фотографиями похороненных, и тяжело, но бесшумно канул в заросли за оградой. На свежей земле у ограды остался отпечаток его ботинка: рифленая подошва и в центре давленный трезубец.
Через час после окончания похорон в квартиру к матери более молодого из погибших, Никиты Сухова, позвонил тот же человек в пятнистом комбинезоне, с черным чемоданчиком в руках. Ему открыл один из родственников Сухова, его дядя по материнской линии Федор Тихонович Симагин.
— Извините, здесь проживает гражданка Сухова Мария Ильинична?
— Проходите, — посторонился Симагин, круглый, потный, в костюме, несмотря на жару. — У нас тут похороны, помяните ее сына. А что вы хотели?
— Я не знал, извините. Газ-служба, обычная профилактика. Зайду в следующий раз. А что случилось?