Вирус тьмы, или Посланник [= Тень Люциферова крыла]
Шрифт:
Сухов снял перчатку, зачерпнул ладонью снег, пожевал.
— Впечатление достаточно мрачное. А он не оживет?
— Я же сказал — это отражение, подчиняющееся лишь принципу формы. Где-то в других хронах оно постепенно уплотняется, приобретает и другие свойства, пока не становится идентичным самому «коню». Мертвому, конечно. Хотя при определенных обстоятельствах он может и ожить. Останки этих монстров могут сохраняться чуть ли не вечность.
Никита приставил ладонь ко лбу козырьком.
— Представляю… — Поежился. — Пошли отсюда, зябко. Или ты хотел дойти до сопки?
— Можно
В Хабаровск они приехали поздним вечером, а в комнате Сухова их ждала Ксения.
Глава 3
Художница пробыла в гостях три дня, успев понравиться хозяевам, вызвав у Сухова душевный подъем и заставив Такэду здорово понервничать. Виду он не показал, хотя окончательно понял, что его надежды на семейную жизнь с этой девушкой — он любил ее давно — рухнули с приездом Ксении в Хабаровск. Приехала она сюда не ради него, а ради Никиты, слегка обалдевшего от свалившегося счастья. Правда, тень идеала, который создала Ксения не без влияния Такэды, все еще стояла между ней и танцором.
Неизвестно, дала ли она почувствовать это Сухову, но после ее отъезда он с такой яростной энергией продолжил тренировки, что удивил даже инженера, с которым все чаще проводил спарринг.
Красильников сдержал слово и познакомил Никиту с мастером фехтования, который несколько лет назад основал Ассоциацию профессионалов риска (АПР). Мастера звали Виктором Борисовичем Зленским, шел ему сорок шестой год, он и выглядел на все свои сорок шесть, если не больше — огромный рыжий детина, широкий, пузатый, с руками-лопатами, заросший бородой чуть ли не до глаз, — но в бою он преображался, прибавляя к гигантской силе невиданную гибкость, ловкость и грацию барса. Никиту он поразил тем, что мог вести бой с завязанными глазами, хотя чудом было уже и владение всеми видами холодного оружия — от кинжала и шпаги до сабли и меча. Клинок казался естественным продолжением его руки.
Никита начал уставать, хотя и не признавался никому, упорно уделяя тренировкам по двенадцать часов в день. Однако Такэда не стал требовать сокращения объема тренировок, интуитивно чувствуя, что их свободе вот-вот придет конец. В конце ноября он снова уехал, строго-настрого приказав Сухову соблюдать все меры предосторожности и быть готовым к появлению эффектов внедрения, или вселения.
Сухов, слегка осунувшийся и побледневший в последнее время, только кивнул. Сомнения в целесообразности их действий охватили его с новой силой, хотелось бросить тренировки ко всем чертям, рвануть в Москву и зажить нормальной человеческой жизнью. Но в глубине души он понимал, что будет выглядеть предателем в глазах Такэды и слабаком в глазах Ксении. Стиснув зубы, он продолжал заниматься у Красильникова и Зленского, возвращаясь домой к ночи, а уходя из дома ранним утром.
И все же, несмотря на все ухищрения и осторожное
Булочная находилась недалеко от дома, в одноэтажном здании, и Никита обычно перед обедом забегал в нее, брал батон белого и лепешку черного хлеба — на день хватало и ему, и старикам. Иногда случались перебои со снабжением, тогда возникала очередь, как и на этот раз. Сухов сначала заколебался — стоять ли, но потом все-таки занял очередь, подумав, что хозяевам будет нелегко тащиться по морозу и выстаивать полчаса-час.
В этот момент в булочную ввалилась компания молодчиков лет по восемнадцать-двадцать, человек пять. Не обращая внимания на возмущенных людей, отпуская шутки, огрызаясь, они бесцеремонно растолкали толпу у прилавка, взяли по два батона и подошли к кассе. У Никиты вспотели ладони от желания одернуть грубиянов, но он помнил наказ Толи и сдержался. Однако события продолжали развиваться по нарастающей.
Проходя мимо кассы, первый с хохотом указал на приятеля:
— Он заплатит.
Тот в свою очередь передал эстафету следующему, потом третьему и четвертому, а пятый, вывернув карманы, сказав, что забыл деньги дома и сейчас принесет, попытался миновать кассу, но молоденькая кассирша, пытавшаяся увещевать хулиганов, вцепилась в его рукав со слезами:
— Платите сейчас же! Что же это делается? Мужчины, помогите…
В очереди поднялся ропот — осуждали юнцов в основном пожилые женщины да старушки, но мужчины молчали. Никита вышел из толпы и преградил путь упивавшемуся собственной смелостью и находчивостью парню, который оторвал от себя руки кассирши и собирался последовать за друзьями.
— Плати.
Четверо у двери перестали бросать издевательские реплики, очередь притихла, юнец с батонами захлопал ресницами.
— Ты чо, кореш? Чо тебе надо? Ты еще не понял? Откуда у нас такие деньги?
— Плати, — шепотом повторил Сухов. Не поворачивая головы, бросил остальным:
— Мальчики, у нас проблема — надо заплатить за хлеб. Девушка ждет.
— Ах ты… морда! — прорезался голос у парня, одетого, как и приятели, в меховую шубу, но без шапки. — А ну вали отсюда, пока не…
Никита точным движением взял его за ухо и едва не приподнял, так что тот взвыл не своим голосом, пытаясь освободиться.
— Ой-ой-ой! Отпусти, амбал, убью! Отпусти-и-и…
Сухов отобрал батоны, передал кассирше, повернулся к остальным, продолжая держать извивающегося, не оставлявшего попытки достать его ногой юнца за ухо.
— Мальчики, или платите, или кладите хлеб обратно, а то я вас сильно огорчу.
Двое было двинулись с батонами обратно, но у черноволосого, со шрамом на губе вожака проснулась «гордость». Он бросил батоны на пол и вынул нож. Его телохранитель щелкнул вторым. Очередь подалась назад, закричали женщины. Никита кивнул на рыдавшего от боли и злости «заложника»:
— Не жалко? Я ему ухо оторву.
Вожак заколебался, потом сделал жест друзьям — уходим, мол.
Сверкнул глазами:
— Ну погоди, паскуда, мы тебя встретим!