Вирусапиенс

Гатаулин Сергей

Плейт на мгновенье замолчал, словно почувствовав внутреннее сопротивление слушателя, а затем вновь изменил интонацию, продолжив повтор «крайне важного» афоризма. При этом Анатолий вдруг ощутил давление в ухе, приютившем настойчивого «духовного брата», в голове загудело, а в душе зазвенел колокольчик зарождающейся тревоги.

«Может, ты и прав», — подумал он, но недовольный реакцией наставник неприятно завибрировал и снова затянул превратившуюся в рефрен фразу:

— Истинное воображение требует гениального знания!

На

этот раз Анатолий еще больше проникся правотой автора бесценной мысли. Через некоторое время, когда набившая оскомину фраза повторилась несколько десятков раз, а ноги вынесли на узкую тёмную улочку, он уже ни на секунду не сомневался, что упрямый плейт раз за разом озвучивает мысль, зародившуюся в его голове. Он был горд собой.

— Мужчина! — приятный женский голос, отвлёк его от осознания собственного величия. — Не поможете бедной девушке?

Анатолий повернулся, шагнул навстречу зеленоглазой, пламенно-рыжей незнакомке, прижимающей к груди узкую, почти прозрачную руку с длинными тонкими пальцами.

Рука была окровавлена, а открытая грудь призывно колыхалась — хотя, скорее всего, просто содрогалась от порывов холодного ветра.

— Ой, мне нехорошо! — обессиленно пискнула девица и повалилась в протянутые руки спешившего на помощь «творческого человека».

Анатолий ощутил на руках подозрительно упругое и вместе с тем беспомощное тело, а голова его в тот же момент соприкоснулась с тупым, по определению судмедэкспертов, предметом. Яркая вспышка на секунду осветила наивную душу доверчивого телохранителя. Свет померк, а вместе с ним выключилось сознание.

Незнакомка снова ойкнула. Встряхнув рыжей копной, ловко выскочила из объятий бесчувственного, стремящегося к земле тела.

* * *

Тяжелый удар сотряс бревенчатую кладку. Домишко попался старенький, но все же сумел выдержать столкновение с головой вылетевшего из темного кокона здоровяка. Ванькин на мгновенье потерял сознание, а когда пришел в себя, заметил выбежавшего на кривые ступеньки крепкого мужика.

Длинная рубаха прикрывала темные, в заплатах порты, на ногах болталась плетеная обувка.

«Лапти! — удивился Илья, испуганно хлопнув глазами. — Где это я?»

— Божечки, что с тобой, сынок? — заохала худенькая женщина, появляясь за спиной ряженного в старье хозяина.

Собрав остатки воли в кулак, Илья попытался подняться, но ватные ноги предательски подогнулись. Рыча от злости и проклиная Вирусапиенса, он в очередной раз воткнулся головой в деревянную стену и отключился. Очухавшись, с удивлением обнаружил, что лежит на длинных нарах между печью и стеной.

«Неужели мужичишко поднял? — Ванькин вытянул шею, свешивая голову с полатей, осмотрел избу. — Бедновато хозяин живет».

Тело не желало слушаться, но мысли на удивление резво порхали в голове: «Судя по одежке, — попытался вспомнить детские экскурсии

в музей, — я загремел в далекое-далекое прошлое».

На скамейке у печи засопел крестьянин-лапотник:

— Что, мил человек, больно?

— Где я? — промычал Илья, чувствуя резь в пояснице. — И год сейчас какой?

— По одежке вижу — чужеземец ты, но чтобы году не помнить… — худощавый закряхтел, покачивая головой. — Ты, сынок, в селе Карачарово, княжества Муромского, в избе крестьянина Ивана — сына Тимофеева. Ан нет — зови меня просто дядька Иван. А тя как кличут?

— Ильёй.

Хозяин, дергая подбородком, икнул.

— Спи, Илья.

Скуластое лицо с большими добрыми глазами исчезло. Ванькин в очередной раз скривился: в голове зашумело, мысли, путаясь, вытолкнули его из реального мира. Из туманного далёка появилось лицо Вирусапиенса, плавно перетекая в конопатую физиономию селянина, глухо спросило:

— Не пора ли вставать, богатырь?

Илья попробовал открыть глаза. Сил хватило только на узкую щелку, но и этого было достаточно, чтобы понять — на улице уже солнечный день.

Затем пришла ночь… и снова день…

Подходящий к теплому лежбищу мужичок громко кашлял, пихал в бок и исчезал. Изредка охающая хозяйка трогала лоб.

Бесконечная вереница дней, ведущая в никуда.

Илья злился, прислушиваясь к себе, но сил не чувствовал — организм словно впал в спячку. За окном прогремел гром… зашумел ветер, то радостно чирикали пичуги, то завывала метель — а он всё лежал, чего-то ожидая.

Летели дни, бежали недели, проходили месяцы.

Помаленьку глаза начали открываться, руки обрели подвижность. В один из погожих дней Илья сумел даже сесть, тупо уставившись на сидящего за столом дядьку Ивана.

— Ефросинья, мужики сказывают, в лесу нашем объявилось чудище в человечьем обличье, — проговорил тот. — Свистит так, что деревья с корней срывает. Гром и молнии мечет, взглядом с ног валит. Ему наши робяты даже прозвище дали- «Соловей-разбойник».

Илья встрепенулся, сбрасывая ленивую дрёму, дернулся: «Не иначе, кто-то из наших». Заваливаясь на бок, гулко рухнул на пол.

— Да врут, небось, — женщина, взмахнув костлявой рукой, удивленно вскинула брови.

— Поднялся, соколик!

Выдержке дядьки Ивана можно было позавидовать.

— Вряд ли, — спокойно продолжил он, не глядя на побагровевшего здоровяка. — Наш Колюня видал своими глазами. Из зенок, грит, молнии зеленые, лицо нечеловечье, рык звериный. Едва ноги унёс.

Крестьянин наконец обратил внимание на шагнувшего к столу Ванькина.

— Ожил, гостюшка дорогой, — выдохнул и улыбнулся. — Ну и славненько!

— Где его видели? — Илья, отдуваясь, упал на скамью.

— Кого, мил человек?

— Свистуна этого! — проскрипел атлет, смахивая со лба крупные капли пота. — С молниями из глаз.