Вирусный маркетинг
Шрифт:
— Утопим наши заботы в выпивке и жратве?
Он вяло соглашается.
— Давай-ка, выпей бокальчик… Сегодня это нам не повредит.
Камилла предлагает ему первую за день сигарету.
Уже поздно. Порядочно набравшийся Натан садится за письменный стол и заходит в свою электронную почту.
Он не проверял ее три дня.
Накопилось около сорока писем. В основном — сообщения из университета и рассылки, на которые он подписан. Обычная болтовня перед началом учебного года и возобновлением научно-исследовательской работы в
Но он тотчас же понимает, что зря не открывал почту так долго, — его ждет письмо от Дени, датированное средой.
Оно отправлено в 14.37.
Зал 120
ПРИВА,
29 октября 1991
Городской шум. Ревут моторы. Снуют туда-сюда и копошатся люди. Запах рынка, где только открываются прилавки. Крики мясника. Женщина на ходу окликает мужчину, может быть, соседа, мужа или любовника. Подросток отпускает ругательство в адрес своего плеера, словно окружающий мир для него не существует.
С тех пор, как мы переехали в Шомерак, в ардешскую долину реки Увез, я впервые выхожу с территории виллы. Человек-в-сером купил ее, когда мы обосновались в лабораториях Прива. Потом были два года заточения в комнате, учебы, чтения, тренировок, упражнений.
«Целая жизнь».
И вот я на улице. На свободе.
Через семнадцать лет после рождения.
Зверь вылезает из пещеры после зимней спячки, длившейся целую вечность.
Город говорит со мной:
«Ты счастлива?»
Счастлива? Нет. Я бы использовала другое слово. Я насторожена.
Прошло всего два месяца с тех пор, как он решил выпустить меня. Эта необходимость очевидна. Нам обоим. Я стала слишком опасной и для него, и для себя самой.
«Плохая девочка», так он меня назвал.
Потому что я уже не раз осмеливалась отвергнуть его руки и его пенис. Потому что он почувствовал: близится конец наших взаимоотношений и настает время перейти к следующему этапу моей подготовки. Логически выверенный процесс: однажды машина должна покинуть производственный цех и выйти на рынок. До этапа промышленного производства и сразу после ремесленной стадии техническая новинка должна подвергнуться испытанию, чтобы доказать свою функциональность и удобство применения в условиях, приближенных к реальности.
Смоделированное тело и отформатированная душа: я стала его подопытной самкой.
Большой Проект выходит у него из-под контроля.
Творец хотел бы оставить меня на полке и мастерить новую куклу, но у него слишком мало времени, и к тому же я задумана именно для этого. Он вынужден подчиниться требованиям массовой индустрии. Его творение уже почти не принадлежит ему и должно сбросить первоначальную оболочку. Остаются лишь психические связи, нерушимые.
Этим октябрьским утром, незадолго до восхода солнца, прежде чем одеться и снова превратиться в человека-в-сером, папа еще плакал в моих объятиях.
— Ты уверена, что готова?
— Ты задаешь этот вопрос мне или себе?
Я всю ночь не могла сомкнуть
— Не будь так жестока, ты же знаешь, что я хочу сказать.
— Не знаю.
И это была правда. Я ни в чем не была уверена. Я боялась солнца, боялась людей, боялась, что разочаруюсь в том, что увижу.
Боялась собственной реакции.
— Я буду скучать по тебе.
— Не преувеличивай. Ты прекрасно знаешь, что испытания продлятся много месяцев и что руководить ими будешь ты.
Он молчит.
— Папа.
Он поднимает голову, удивленный.
— Ты паразит.
— Иезавель, ты…
— Прекрати!
— Иеза…
— Прекрати, я сказала! Отныне я запрещаю тебе называть меня по имени. Лучше не называй никак. Мне выть хочется, когда ты ко мне обращаешься. Я становлюсь отвратительной! Мне кажется, ты поливаешь мое имя грязью.
— Ты такая хрупкая.
— Нет!
— Выдержишь ли ты?
— Прекрати эти причитания! На тебя жалко смотреть! Похоже, ты нуждаешься в оскорблениях, ты же ненормальный! Ты как будто черпаешь в них силу, чтобы стать еще злее!
Он хранит молчание.
— Что тебя больше терзает: что я покидаю эту постель и эту проклятую комнату или что я открою миру то, что ты, извращенец, столько лет мусолишь своими глазами?
Он продолжает плакать и шмыгать носом.
«Притворяется?»
— Ты плачешь, потому что этим утром я выйду? Или потому, что хочешь разжалобить меня, зная, что я вернусь сегодня, завтра вечером и буду возвращаться каждый вечер еще долгие месяцы? Ты страдаешь от того, что этим утром я окажусь на свободе? Или боишься, поскольку это значит, что меньше чем через два года я окончательно выйду за пределы дома и из-под твоего наблюдения?
Он хранит молчание, манипулируя мной.
— Предпочитаешь молчать! Не притворяйся, будто тебе грустно. Это слишком чистое чувство для тебя. Тебе оно неведомо. За кого ты меня принимаешь? Ты поработал на славу и знаешь это. Я не сдамся из-за такой ерунды.
— Иезавель…
— Кончай с этим! Проверяешь меня, да? Уже приступил к проверке моей реакции? Мы уже в твоей игре, «на местности»?
Сквозь ставни пробивалось солнце.
Я встала и начала одеваться.
Я должна была подготовиться к первому выходу.
«Никаких иллюзий».
Моя радость временна, и она закончится сегодня вечером, когда его грязные руки снова будут лапать мое тело, словно ничего не произошло. Возможно, будет даже хуже, чем обычно. Но я готова вынести все. Этот выход не настоящий. Всего лишь очередная ложь. Лишь увиденный мельком выход из пещеры. А человек-в-сером не просто ее сторож. Он и есть пещера. И чтобы выбраться из нее, я должна прогрызть скалу зубами, прогрызть саму его плоть. Вот от чего он страдает. Мои зубы заострились, он годами точит их мне. Наконец-то появился конкретный срок. Возможность придать смысл этому бесконечному ожиданию. Могут уйти месяцы, но мне абсолютно наплевать. Я терпелива. Ужасно терпелива.