Висельник и Колесница
Шрифт:
Поблизости от Москвы.
Возможно, Максиму так казалось, но подполковник Кериак, ехавший впереди всех, будто специально придерживал лошадь, пытаясь тем самым замедлить общее движение. Крыжановский нагнал Толстого, держащегося в группе вторым, и молча кивнул в сторону французского подполковника.
– Пустое, – ответил Американец беспечно. – Будь желание, они напали бы еще на тракте. Да и что же вы никак не уверуете в мою способность располагать к себе людей!
– Напомните, граф, – с кривой ухмылкой поддел компаньона Максим, – сколько у вас случилось дуэлей?
Толстой усмехнулся, но ответить не успел – с ними поравнялся Редан.
– Господа, а где вы стоите в Москве? – простодушно начал он. – Хотелось бы знать, придётся ли ещё встретиться?
Теперь уже и Фёдору поведение французов стало казаться странным. Неприятельскими лазутчиками их с Максимом никто не полагает, это точно, зачем же посылать Редана с наивным вопросом? То, что молодой офицер послан одним из братьев-дуэлянтов, не вызывало сомнений.
– Не думайте о встречах, – таинственно прошептал Американец, – почти наверняка по возвращении мы будем вынуждены оставить столицу варваров, чтобы снова углубиться в их дикую страну. И когда вернёмся, да и вернёмся ли вообще – сие неведомо.
На лице Редана явно читался неудовлетворённый интерес, но его отвлёк прислушивавшийся к беседе Аруа де Тер.
– Хватит! – обратился он к Редану, при этом ослепительно улыбаясь новым знакомым. – По моему мнению, неуместно спрашивать о таком наших… друзей. Тем более, я начинаю догадываться, с кем мы имеем дело, – продолжил он, заискивающе заглядывая в глаза Толстому.
По спине Крыжановского прошелся неприятный холодок, Толстой не выдал себя ничем. Тонкий блеф был столь же свойственен его натуре как высокий полёт – птице. Передёргивать в карты, граф, впрочем, тоже умел отменно.
– Да неужели, дорогой друг? – голос Толстого звенел удалью. – Предупреждаю, если откроете нашу тайну – мне придется вас убить!
Крыжановскому опять стало нехорошо – нет, он нисколько не пугался драки с французами, но Толстой представлялся ему ярмарочным канатоходцем, что балансирует на сплетённой из словес проволоке над торговыми рядами подозрений и лавками недомолвок. Чудилось, что снизу таращатся вонючие базарные питухи, грозят кулаками и яростно плюются. А Максим, подолгу задумываясь над каждым шагом, вынужден помалкивать, не в силах помочь импровизирующему товарищу.
Тем не менее, «убийственная» шутка Толстого вызвала смех французов. Максим подумал, что большинство сплетен о Толстом-Американце, пожалуй, не выдумано. Умеет этот сорвиголова и паяц располагать к себе людей, ох, как умеет!
– Любезный Аскольд, – пробормотал не до конца справившийся с приступом смеха Редан, – а отчего ваш друг столь угрюм и молчалив? Неужели ему непривычны простые светские беседы? Создаётся впечатление, что господина Дира интересуют исключительно дуэльные дела?
Максиму показалось, что в листве ухнула ночная птица, но этот звук исходил от Аруа де Тера.
– Ну, что не так! Я же не придумываю! – воскликнул Редан, будучи напуганным угрожающим видом младшего из братьев.
– Оставь в покое этих господ, наглец! У тебя нет, и не может быть с ними дел! Убирайся к моему жалкому братцу и больше не путайся под ногами! – прошипел де Тер.
Толстой оглянулся вслед отставшему Редану и был совершенно поражён, встретившись взглядом с Николя Трюбле. Такую жгучую ненависть обычно приберегают для смертельных врагов.
«Да что же это делается? Видит нас впервые, но… смотрит так, словно подозревает в изнасиловании той самой, упомянутой ранее, лучшей на свете матери! А второй братец, наоборот – любезничает и заискивает. Совершенно непонятно!» – терялся в догадках граф. И тут его осенило: «Братья – просто сумасшедшие. У них бред. Оттого и мнят себя великими мыслителями прошлых лет. Определённо, эти двое от тягостных военных лишений утратили рассудок, а остальные просто конвоируют их подальше от расположения войск, чтоб безумными речами и выходками не наводили унынья на солдат. Вот и отыскалось объяснение смертельной вражде. Следовательно, дуэль – лишь плод больного воображения безумцев».
Опыта общения с таковыми Толстой не имел. Потому решил скрыть свою догадку и просто стал отвечать Редану, коего в скорбные рассудком пока не записывал:
– Мой друг – поляк. И, если вы ещё не заметили, дружище, все поляки обычно имеют лица задумчивые, а помыслы скрытные!
Французы восприняли слова графа так, будто тот выдал им величайший секрет. То обстоятельство, что Максим – поляк, казалось, полностью удовлетворило прежний интерес к личностям Аскольда и Дира.
Наблюдая понимающие кивки и поджатые губы всей четвёрки, Американец передёрнул плечами:
«Да они что – все здесь больны? Ну, нет, наверное, Кериак с Реданом подыгрывают безумцам. Следует отметить, что это не может продолжаться слишком долго».
Навстречу отряду из тьмы выплыла узкая прогалина. Кериак спешился, провел рукой по морде лошади и прислушался. Солдаты стали зажигать принесённые с собой фонари, чей свет дерзко оспорил повсеместное владычество ночи. Рядом угадывалось узкое русло ручья, а дальше простирался густой кустарник. Драгуны воткнули в землю палки с подвешенными фонарями, от чего образовался широкий световой полукруг, а затем принялись утаптывать и без того твёрдую от заморозков почву. Де Теру зачем-то вздумалось обходить пустырь, придирчиво пинать камни и заглядывать под кусты.
– Ужель ты ищешь горшок с золотом? – насмешливо крикнул Трюбле.
– Лезешь под деревья, будто под конец радуги! Отойди, несчастный! В эту пору тебе не разглядеть и кончика собственного носа, не то, что зарытых сокровищ!
Пылая лицом, Франсуа де Тер вернулся к группе. На ходу расстегивая камзол, он снял фалдовую накидку и перекинул через руку – так поступали в старые времена, когда у фехтовальщиков сохранялась манера «щит и меч», а как раз щита-то под рукой не оказывалось. Затем сделал показной выпад, закрылся левой с плащом, скептически скривился и бросил накидку на седло.
Толстой досадливо щёлкнул пальцами: «Дуэль – занятие для умных людей, не следует ли уже мнимым секундантам прекратить спектакль и отобрать у безумцев оружие!»
Де Тер снял и тут же откинул в сторону шпажные ножны, а на их место закрепил короткий старомодный кинжал – дагу. И опять никто не возражал.
Толстой предоставил событиям идти своим чередом, и молча встал рядом с Крыжановским, который, скрестив руки на груди, с интересом наблюдал за происходящим. Зловещий скрип качнувшегося дерева приветствовал дуэлянтов, уже вставших визави[70].