Вишенки в огне
Шрифт:
– Тут ещё и Фимку подстраховать бы… – шептал в свалявшуюся бороду Данила: не помнит, когда брился последний раз. – Плечо успеть подставить Фимке, если вдруг мимо стрельнёт. Хотя-a – а, не должон. Не такой он, чтобы мимо. Но на всякий случай, – и снова припадал к винтовке, смотрел в сторону немцев, приноравливался целиться.
Ещё и ещё раз пересчитывал патроны, протирал каждый в отдельности, старался положить их в карманы таким образом, что бы доставать пришлось легко, без помех. Что бы не потерялись, не дай Бог, и под рукой были.
Никита Иванович Кондратов лежал на боку, облокотившись на локоть, гонял во рту травинку. Не заметил, как ночь скоротал. Вроде и дремал, а вроде и нет. О чём
И так думал, и этак, а пришёл к выводу, что правильно сделали отцы-командиры, что не бросили на произвол судьбы тяжелораненых.
«С собой забрать в болото? Ну – у, там бы здоровым выжить, спастись. Что собой представляют эти топи – я о – оче-е-ень хорошо знаю. Раненые обузой были бы на том переходе сквозь болото, таким камнем на шее, что весь отряд не смог бы пройти, спастись. Но и не на произвол судьбы бросили. Правильно. Это ж как было бы позорно, стыдно, если бы раненых товарищей оставить умирать где-нибудь под деревом?! Одних?! Это с какими же глазами потом себе в душу православную заглядывать? Упаси, Господи! А так…
Дятлу понятно, что если немец пойдёт на островок, хана всем будет: и раненым и не раненым. Однако по – человечески смерть примут, по – солдатски, в бою. И то, что погибнет отделение стариков во главе с инвалидом Кузьмой Даниловичем, тоже правильно, по – солдатски. Погибнут, защищая товарищей! Сам… это… погибай, а товарища… защищай», – прошептал мужчина, глянув в очередной раз на болото.
– Всё правильно. Мы-то пожили маленько, кое-что нюхали, а вот Кузьме… Ему бы ещё жить да жить, так вишь… поро-о-ода, итить их в матерь. Слова не скажи, – зло плюнул в сторону немцев партизан. – Вишь, папке евойному предложил, чтобы сынок Кузя притаился, ушёл с кочки, спрятался, переждал, так оби-и – иделся, в рожу дать грозился. Ка-а – ак же, порода кольцовская, марку держат, тьфу, твою мать! Ловчить, мол, не приучены. Хотя, если бы мне так сказали, – мужчина на мгновение прислушался к себе, снова зашептал:
– То… неведомо… может и не грозился бы я, а сразу в морду? Порода Кондратовых тоже не под забором найдена. За земельку нашу, за друга-товарища, за лес, за болотце вот эти, за Вишенки с Деснянкой кому хочь глотку перегрызём и фамилии не спросим. И за спину… это… не спрячемся. Вот как оно… Петя, сынок, вишь, и в сане батюшки, а… это… не опозорил фамилию свою, породу нашу, дай ему Бог здоровья.
Туман исчезал, солнечные лучи дробились в осоке на кочках, в кустах лозы.
«За ночь передумал всякое. Весток давно из дома не было, однако мысли о доме, о родных не покидали, жили в сознании. Вот и эта думка зародилась за ночь. Жаль, не поговорил со сватом, с Данилой Никитичем не поделился, не посоветовался. А надо было. Мысль-то стоящая, ладная мысль. Об детях, об их будущем та мысль-думка. О после войны думка. Как родные после нас жить станут, без нас, отцов своих? Как оно после войны будет? Должно быть добре, лучше, чем перед войной. Заслужил народишко лучшей доли, заслужил.
Если, Бог даст, сын Петя оклемается, встанет на ноги, а он должен встать, прямо обязан подняться на ноги, потому как порода Кондратовых крепкая, стойкая, то по – христиански было бы, если бы отец Пётр взял в матушки младшую кольцовскую Фросю. И матушка при церковке, и внучку Васильку мамка, и маленькому Никитке папка. Чем не по – христиански, не по – людски? И Агафьюшка на том свете вряд ли обиделась бы, а поняла бы. Она при жизни рассудительной была, хорошей молодицей» – мужчина с сожалением покачал головой, хекнул.
– Эх, не поговорил, итить его в корень! – в сердцах ругал себя последними словами Никита Иванович. – Не посоветовался со сватом. С ним бы поделиться. Как он? Что скажет? Жёнка-то моя женщина мудрая, должна будет догадаться и сама. Но мы-то, мыто, сваты, мужики меж собой должны были это дело обдумать давно. Как это я раньше об этом не догадался, вахлак? Не посоветовался с Ефимом Егоровичем? Со сватом Данилой Никитичем? Вот беда, – заволновался мужчина, заегозил в окопчике, завертелся. – Может, скочить до свата? Успею сбегать до него, поговорить?!
– Ты чего, дядя Никита, разнервничался, – Кузьма заскользил по траве к окопу Кондратова. – Углядел что? Немцы?
– Во! – обрадовался Никита Иванович. – На ловца… это… и ты! Слухай сюды. Я обскажу, а уж ты батьке Даниле Никитичу, перескажешь. Да и свои соображения выскажешь. Эх, ладно-то как, что ты появился, Кузьма Данилович! – довольно потирал руки мужчина, и старался выговориться, потому и говорил быстро, почти захлёбывался.
– Батьку-то когда видал?
– Только что от него, – Кузьма не сразу не понял, куда клонит Кондратов.
– Я что думаю? Пусть бы мой Петька женился на вашей Фросе. И это… матушка… и это… дитёнкам мамка с папкой будут. Как думаешь, Кузьма Данилович, по – людски это будет? По – христиански? – на одном дыхании прошептал Никита Иванович, с нетерпением ждал ответа. – Папка твой одобрит такое предложение, такую мыслю, как думаешь?
– По – моему, правильно мыслишь, дядя Никита. Об живых думать надо. Всё правильно. А папка? – Кузьма на секунду задумался. – Папка тоже так думает. Он у меня всегда правильно думает. Так что… Я к тебе по – другому. Ты, дядя Никита, если немец пойдёт, помоги огнём дяде Ефиму. Он первый должен встретить фрицев, начнёт, а тут и ты в помощь ему. На твоём фланге они появятся, когда окружать станут.
– Добре, хлопче. Всё сделаю, как ты сказал. Будь спокоен, – и вдруг ухватил за рукав Кузьму, заговорил с жаром. – Ты постарайся выжить, Кузя! Христом Богом прошу – выживи, сынок! Вы-ы-жи-и – ви-и! За нас за всех выживи…
– Ну – у, это уж как Бог даст, – ответил Кузьма. – А папке я всё передам. Бывай, Никита Иванович. Я на тебя надеюсь.
– Ага, ага, сынок, надейся. А как же… И я надеюсь, что ты жив останешься… – шептал вслед уползающему командиру старик. – Живи, Кузя, живи, сынок. За нас всех живи… Бог… он… это… понять должон. Я за тебя, Кузьма Данилович, молиться стану в последний миг своей жизни на земле, – осенял крестным знамением мелькающие в густой траве подошвы сапог парня.
Немцы остались верны себе: позавтракали, и только после этого блокированные на островке партизаны увидели, как выстраиваются солдаты в бесконечную шеренгу с небольшим интервалом; как выходят вперёд вожатые собак. Судя по всему, прочёсывание лесного массива немцами отработано великолепно, поставлено на широкую ногу.
Кузьма ещё раз ползком побывал у каждого на позиции, снова напомнил о полной тишине на острове. Всё ещё надеялся остаться незамеченными. Но и не преминул в очередной раз указать на местности ориентиры, сектора обстрела каждого защитника островка уже в свете дня. Вроде продумал хорошо: на передний край выдвинут окоп дяди Ефима. Правый фланг занимал отец. На левом – пристроился в окопчике дядя Никита Кондратов. Ещё два окопа по бойцу в каждом находились чуть дальше в глубине островка. Это – как вторая линия обороны. Каждый из партизан мог поддерживать друг друга перекрестным огнём. Те, что в окопах в центре островка, могут стрелять в любую сторону, в круговую, поддержать любого защитника. Дядька Ермолай вырыл окоп на той, обратной стороне острова, прикрывал с тыла. Вот и получилось, что организована круговая оборона Большой кочки. Сам себя Кузьма зачислил в подвижный резерв. На дальних подступах первыми должны открыть огонь из винтовок. Его автомат на таком расстоянии на первых порах будет слабоват. Вот когда немцы подойдут ближе, тогда уж…