Вишенки в огне
Шрифт:
Вот теперь Фросе стало намного легче и спокойней на душе. Уже и не такими тяжёлыми казались санки, да и на душа встала на место, успокоилась. Пусть орёт, пу-усть! Раз кричит, двигается, значит, будет жива, не замёрзнет, даже если с ней, Фросей, вдруг что-нибудь случится.
Низ платья взялся льдом, а всё тело горело, парило. Валенки на ногах стали неподъёмными. В какой-то момент девчонка начала терять сознание, красные круги вращались в глазах, менялись на жёлтые, белые… Страшный, огненный хоровод закружил голову. Река, лес, снег тоже закружились, замелькали, закачали девушку, норовили
– Ульянка-а – а! – ещё успела прошептать, хватило сил поднять голову, увидеть зарождающую зарю нового дня. – Беги-и – и, сестричка-а! Скоро Пустошка, рядом… беги… родненькая…
Разведчики под командованием командира взвода разведки Владимира Кольцова возвращались в лагерь. Ещё от самой Березины их привлёк санный след, который тянулся от бывшего санатория «Зори Полесья», потом спустился в русло Деснянки, что в этом месте протекает недалеко от Березины. Реки разделяет небольшая возвышенность в несколько километров, однако не даёт слиться им вместе.
Разведчики уже давно поняли, что тянул санки человек, который выбился из сил, может быть, даже ребёнок. Это видно было по вдавленным в снегу силуэтам, которые часто попадались на пути, где человек отдыхал. Поэтому партизаны и спешили. Интересно, кто бы это мог быть? И что он тянет, если помимо следа от полозьев, на снегу чётко видны ещё две борозды? Дрова? Зачем их тащить чёрт-те откуда, если лес кругом? То, что это был или были наши, свои люди, сомнений не вызывало. Зачем немцам в февральскую ночь по лесу шастать?
– Твою мать! Он ещё и в полынью попал, – заматерился командир, когда на изгибе реки увидели следы барахтанья человека в полынье, и как он обходил берегом, оставляя на снегу широкие борозды: неизвестный полз на коленках.
– Вовка! – подозвал к себе младший брат командира – Вася. – Посмотри, тут ещё один человек шёл. Шёл впереди, а этот с саночками – сзади еле полз. Видишь, полз на четвереньках, следы коленок и рук на снегу. Это ребёнок, точно, ребёнок! Видишь, ладошки детские отпечатались на снегу.
– Точно! Следы свежие. Вперёд, парни, вперёд! – вытянувшись цепочкой, партизаны пустились бегом в сторону Пустошки по следам незнакомцев.
Первой, кого увидели разведчики, была голая, в одном платьице, лежащая на льду, примёрзшая к нему вся заиндевевшая, взявшаяся ледяным панцирем девчонка. Рядом стояли саночки с трупом ребёнка. Чуть дальше в сугробе спала ещё одна девочка.
Фрося пришла в себя в землянке. Это она поняла по земляному своду над головой, коптящей плошке на столе. И ещё была мама. Повязанная чёрным платком, постаревшая, со скорбным выражением лица она сидела боком к Фросе и не сразу заметила, что дочка пришла в себя, очнулась.
– Мама, – еле слышно позвала мать девушка. – Мама! Где Ульянка? Что с ней? – ей казалось, что она кричит, а мама не слышит.
Потом мелькали лица папы, Стёпы, Васи, Вовки, Кузьмы, Танюши, дяди Ефима, тёти Глаши, и ещё, и ещё… Приходили даже дядя Корней Кулешов и Леонид Михалыч Лосев.
– А теперь вы возьмёте меня в отряд? – спросила Фрося начальника штаба.
– Ты лучше поправляйся, пигалица, – как и в прошлый раз улыбнулся в усы дядя Корней.
– Никакая я не пигалица, – обиженно отвернулась к стене девчонка. Непрошенная слезинка выкатилась из глаз, скользнула по щеке.
– Извини, – начальник штаба присел на краешек нар, заговорил вдруг очень серьёзным, строгим тоном, проникновенно. – Извини, Евфросиния, если вдруг обидел. Но ты у нас и так героиня, – его грубая ладонь коснулась головы девчонки, на мгновение застыла так. – Я горжусь тобой, мы все гордимся тобой, Евфросиния Даниловна. Так что… Поправляйся, а партизанство от тебя не убежит. Ты и так уже хлебнула с лихвой… Не каждый мужик сможет выдержать то, что ты вынесла. Спасибо тебе, Евфросиния Даниловна.
Ближе к весне в землянку ко всё ещё больной Фросе зашла Ульянка. Это была первая встреча детей после той кошмарной ночи, когда они бежали из бывшего санатория. Девочку за руку держала тётя Глаша, за спиной стояла мама.
– Подойди, Ульянка, – Фрося улыбнулась, поднялась навстречу сестре. – Я без тебя так соскучилась. Как ты себя чувствуешь, родная моя? Чего ж ты ко мне не приходила, Ульянка, сестричка?
Тётя Глаша подтолкнула Ульянку к Фросе, но девочка упёрлась, не хотела идти. В какой-то момент Фрося встретила её взгляд: холодный, презрительный взгляд далеко не детских глаз. Столько ненависти, столько презрения сквозило в нём, что она опешила. Встряхнула головой, освобождаясь как от наваждения, снова поймала взгляд сестрички: он не изменился. Напротив, вырвавшись из – под опеки маменьки, Ульянка кинулась к выходу и уже в дверном проёме снова обернулась к старшей сестре.
– Подстилка немецкая! Фашистка! Шалава! Халда! Гитлеровка!
– До-о – очень-ка-а! – Марфа опустилась на порожек, в бессилии уронила голову. Рядом с ней зажала рот ладонями, разом побледневшая, осунулась тётя Глаша.
Фрося упала на нары, тело как окаменело. Но сильней тела застыла, захолонула душа. За что? Как же так? Что она сделала не так, что родная сестра возненавидела её? Разве она, Фрося, виновата, что здесь появились немцы? Что они выкачивают кровь у малолетних детей, заведомо обрекая их на смерть? Разве вина в том Фроси, что её принудил к сожительству рыжий, тощий немец Ланге? Разве не всё она сделала, чтобы спасти Никитку и Ульянку?
Разве не она замерзала на льду Деснянки зимней ночью, спасая Ульянку? За что такая неблагодарность? Нет, не то. Фрося не хочет благодарности ни от кого. Не ради благодарности она всё перенесла. Но понимание-то, простое человеческое понимание, простое участие, жалость, наконец, должна же быть у сестрички Ульянки? Что значит – маленькая? Она уже не маленькая, раз так жестоко обходится с ней, с Фросей. А какими словами говорит? Такими словами обзывал бывшую сожительницу Агрипину Солодову бургомистр района Щур, перед тем как застрелить женщину. Неужели и она, Фрося, поставлена в один ряд с убийцей? С бургомистром, предателем? За что-о-о – о? Или так жестока Ульянка? Но об этом думать совершенно не хочется. Она ведь хорошая. Просто… просто… Разве можно обижаться на сестричку? Нет, конечно. И она, Фрося, никогда не станет обижаться на Ульянку. Бог ей судья.