Вишневый самурай
Шрифт:
До агентства я добрался на арендованном катере. Выбрался на набережную и направился к парадному входу. Швейцар в ливрее поприветствовал меня и открыл массивную стеклянную дверь. Я оказался в мраморном холле. Пол устилали ковры, равно как и ступеньки лестницы, ведущей наверх. Путь туда лежал через два вращающихся турникета и будочку, из которой выглянул молодой усатый охранник.
— Вы к кому? — строго спросил он.
— Собственно говоря, в «Круассан-Вояж», — ответил я.
— Вас ждут? — спросил он, поднимая телефонную трубку.
— Нет. Доложите
— Айн момент.
Охранник набрал три цифры, несколько минут подождал и зашептал в трубку то, что я просил его передать. Выслушал внимательно ответ, торжественно вернул трубку на место и объявил:
— Можете проходить!
Прозвучал звуковой зуммер. Круглая лампа у турникета сменила цвет на зеленый, и я вошел внутрь.
— Вам на пятый этаж, — сообщил охранник. — От лестницы вправо. Там есть указатель.
Лифта не было и в помине. Когда строилось это здание, о лифтах если и слышали, то только мельком, наивно полагая, что это какое-то чудо природы, вполне возможно, несуществующее. Те же, кто выкупил особняк у бывших владельцев, перестраивая интерьер, об установке лифта думали, но порешили в конце концов, что в данном случае подъемник будет лишь портить общий вид. Вот и пришлось мне на пятый этаж добираться на своих двоих, поминая недобрым словом июльско-петропольскую жару, Иоланду Городишек, позволившую себя убить, и Стаса Прощелыгина, освоившего шантажистский бизнес.
Взойдя на пятый этаж, как на вершину Гималаев, я увидел металлический столб, на котором была закреплена рука со сложенными в кулак пальцами, лишь указательный торчал в правую сторону, снабженный табличкой «Круассан-Вояж».
— Сюда-то мне и нужно, — пробормотал я себе под нос.
Пройдя по двум извилистым коридорам, я очутился перед стеклянными воротами, над которыми висела эмблема модельного агентства — юная балерина, застывшая в пируэте. Похоже, создатели агентства пытались уверить «всех сюда входящих», что модельный бизнес — это искусство, а вовсе не проституция, как часто думают обыватели.
Я попал в светлый холл, натурально напоминавший рай, в котором кружились стайками беззаботные барышни. Идиллию прервал грубый вопрос:
— Туровский, что ли?
— Вроде как.
— Проходите в кабинет к господину Прощелыгину. Он ждет.
Как можно брать секретаршей даму, которая, во-первых, успела состариться раньше, чем родилась, а во-вторых, имеет такой скверный характер? За один лишь характер ее нужно было гнать в три шеи, а можно и в четыре, если только их удастся отыскать под толстым слоем дряблой кожи, благодаря которой дама напоминала индюка.
Я открыл дверь и прошел в кабинет. Определенно, у господина Прощелыгина, восседавшего на огромном пуфике по центру комнаты перед компьютером, установленным на небольшом столе с двадцатисантиметровыми примерно ножками, имелся вкус, правда, чрезвычайно специфический. Пол комнаты был устелен ворсистым ковром, по стенам висели абстрактные картины, носившие названия «Деструкция обструкции в ирреальном», «Концептуальность дифракции», «Система вдоха и выдоха в римановом пространстве»… Лишь одно полотно называлось по-человечески: «Взгляд на кошку изнутри». Это был холст пять метров на девять, плотно закрашенный алым цветом с вкраплениями коричневого и ультрамаринового.
Я почувствовал острое желание немедленно убраться из столь шизофренического места.
— И что, Туровский, вам от меня надо? — недовольно спросил Прощелыгин, поднимая на меня глаза.
Ни тебе здравствуйте, ни как здоровьице… На редкость неприветливый тип! И к тому же явно меня боится.
Я уже понял, почему Стае Прощелыгин перезвонил мне в день нашего телефонного знакомства. Он просто испугался, что кто-то прознал про их небольшой бизнес. Его не слишком беспокоила перспектива встречи с полицией и даже краткосрочное пребывание за решеткой. Его ужасала мысль о том, что с ним сотворят мужики, которых он в компании с Волокитовым и Городишек безбожно доил столько времени. Побывав у нас и пообщавшись со мной и Кубинцем, Прощелыгин выяснил, что мы ни сном ни духом об истинном положении вещей не догадываемся, а потому и успокоился. Это он зря.
— Хотелось бы узнать, за что вы убили Россомаху? — долбанул я его в лоб.
Прощелыгин открыл рот и хватанул ртом воздух.
— Каакую такк-ую Россомаху? — попытался он разыграть удивление.
Чего там говорить — никудышный актер из Стаса! А пальцы-то, пальцы так и выплясывали рок-н-ролл на столе… И с такими нервишками он собирался меня провести!
— Был такой дядя — Россомаха, который ежемесячно отстегивал тебе по пять тысяч рубликов, видно, на поддержание модельного бизнеса, — напомнил я ему.
— Он не мне отстегивал! — возразил Прощелыгин, выдавая себя с потрохами.
— Конечно, не тебе, — легко согласился я. — Он — Иоланде Городишек, а она уже — тебе… Скажи честно, схему дойки ты придумал или кто другой?
— Ничего у тебя нет! — взорвался Прощелыгин. — Ты — пустота! Тебе никто не поверит!!!
— Полиция, конечно, не поверит, — согласился я. — А вот один человек поверит точно. Привычка у него такая — верить во все, что я ему говорю. Очень доверчивая личность.
Прощелыгин нахмурился и умолк, ожидая моего следующего хода. А я выбрал себе пуфик и уселся напротив него по-персидски, скрестив ноги. Так мы и сидели, сверля друг друга глазами: он — меня, а я соответственно его… Первым не выдержали нервы у Прощелыгина.
— Что ты хочешь?! — возопил он.
Даже не спросил, кого я имею в виду!.. То ли решил, что кого-то из шантажируемых, то ли не задавался этим вопросом вообще, изойдя на страх.
— Я хочу услышать, кто убил Городишек! — пошел я напролом.
Вероятность того, что Прощелыгин знает убийцу, нулевая, но вдруг у него имеются подозрения.
— Быстрый ты, как я посмотрю… Мне убийца неизвестен, — усмехнулся Стае.
— А не ты ли сам этот неизвестный Икс? — спросил я, сощурив глаз, точно инквизитор на допросе.