Вишня под снегом

— В заснеженном лесу у подножия большой горы самурай по имени Ошо повстречал воина с белой повязкой на лбу.

Сэнсэй пожевал губами, потом выплюнул тонкую палочку, которой ковырял в зубах, и строго посмотрел на почтительно внимавшего ему Ученика. У него была привычка внезапно начинать рассказ о событиях, не имеющих прямого отношения к теме урока. Сегодня они говорили о силе и слабости. Слабость, сказал Сэнсэй, не есть противоположность силы, как думают глупцы. Сила многолика, и слабость — всего лишь одно из ее проявлений. Если ты поймешь это, ты далеко продвинешься вперед по пути воина.

Ученик не понял. Он продвигался по пути воина очень медленно, и Сэнсэя это сердило. Но отказаться

от Ученика он не мог, потому что тот был не простым мальчиком, каких много, а сыном одного из самых могущественных землевладельцев Окинавы. От таких Учеников не отказываются, и Сэнсэю приходилось объяснять самые простые вещи по нескольку раз кряду. Иногда, отчаявшись, он принимался рассказывать увлекательные истории, которые должны были помочь тугодуму-Ученику разобраться в премудростях бусидо. Ученик любил эти рассказы; порой он даже нарочно прикидывался непонятливым, только бы послушать очередную историю. Но сейчас прикидываться не пришлось: он действительно не мог взять в толк, как это слабость может быть проявлением силы. Когда Сэнсэй начал рассказывать ему о неведомом самурае по имени Ошо, сердце Ученика учащенно забилось.

— Шел четвертый месяц войны Белых Звезд. Ошо сражался под знаменами князя Тадэмори. Войска князя встретились с армией его врага, генерала Маэды, на равнине Койсан, и потерпели сокрушительное поражение. Спастись удалось немногим, но Ошо повезло. Во время битвы его оглушило ударом боевого цепа по шлему, он потерял сознание и упал на землю. Прочный стальной доспех спас его от тяжелых подков кавалерии Маэды, и, когда он вновь пришел в себя, сжимая в руке штандарт клана Тадэмори, сражение уже закончилось. По усеянному трупами полю бродили крестьяне из окрестных деревень и забирали у мертвых воинов все, чем можно было поживиться. Ошо, шатаясь, поднялся на ноги, с криком бросился на мародеров и зарубил двоих или троих, а остальных обратил в бегство. После чего, окровавленный, полубезумный, устремился в горы, где у князя Тадэмори были тайные лагеря. Чем закончилась битва, он не знал, но предполагал, что в горах наверняка окажутся люди, сохранившие верность князю.

Ошо никого не нашел в горах. Хорошо известный ему лагерь оказался покинут и частично сожжен. На тропе, уходившей к перевалу Кагосима, лежали трупы людей князя и сторонников Маэды. У сражавшихся на стороне Маэды воинов головы были перевязаны широкими белыми лентами.

Ему требовалась помощь. Хотя несколько ран, полученных им в битве, перед тем как удар боевого цепа помешал ему встретить достойную смерть, и не представляли опасности для жизни, их следовало как можно скорее промыть и перевязать. Между тем на горы спускался вечер. Начался снегопад. Обессилевший самурай мог просто и бесславно замерзнуть в лесу, заблудившись в снежной метели.

Но ему снова повезло. Он чудом не провалился в глубокую волчью яму, вырытую егерями князя Тадэмори, охотившегося в этих лесах еще до войны, и не сорвался в ледяную горную речку, перейдя овраг по ненадежному мосту из упавшей осины и снега. Когда силы почти оставили самурая, тропа вывела его в хорошо укрытую от ветра долину, и он с облегчением увидел впереди золотистый свет, пробивающийся из окон одинокой хижины.

С трудом переставляя ноги, Ошо приблизился к домику и постучал в дверь. Он ожидал, что ему откроет лесоруб или крестьянин — кто же еще мог поселиться в столь уединенном месте? — и приготовился напомнить хозяину о долге перед князем Тадэмори, господином окрестных гор. Но на пороге появилась девушка, тоненькая, словно ветка вишневого дерева. При виде окровавленного самурая с безумным взором глаза ее испуганно расширились. Слова застряли у Ошо в горле. Он стоял в

падающем из дверей золотом прямоугольнике света, пошатываясь, как пьяный, и молча смотрел на девушку. Ее звали Миико.

Она промыла раны самурая и приготовила отвар из лесных трав, изгоняющих лихорадку. Ошо предположил, что ее отец был не простым крестьянином, а убежавшим из города лекарем или, возможно, воспитывался при монастыре — так много знала о врачевании эта девушка. Все те дни, что Миико ухаживала за ним, Ошо любовался ею, и, когда пришла им пора прощаться, сердце его готово было разорваться от нежности. Но, как бы ни хотелось Ошо остаться в горной хижине навсегда, долг самурая велел ему продолжать поиски своего сюзерена. Штандарт с цветами клана Тадэмори он, однако, оставил Миико, приказав хорошенько его спрятать.

Утром следующего дня, пробираясь к перевалу Кагосима по заваленной снегом просеке, он наткнулся на горстку солдат, уцелевших после разгрома княжеской армии. Одного из них Ошо немного знал раньше — это был старый, закаленный в боях ветеран, которого никто не мог бы обвинить в трусости. Солдаты рассказали Ошо о страшной судьбе тех, кто попал в плен к Маэда — их сажали на колья, распинали на деревьях, перерезали сухожилия на руках и ногах, раздевали догола и оставляли умирать на леденящем ветру. По словам ветерана, князь Тадэмори погиб в бою вместе с сотней своих отборных телохранителей.

И тут Ошо оказался в затруднительном положении. Если ветеран говорил правду, то ему надлежало вернуться в родовой замок Тадэмори и просить наследников князя принять его к себе на службу. Но сыновья князя имели право отвергнуть Ошо — слишком уж непонятным образом уцелел он в кровавой мясорубке на поле Койсан. Тогда, согласно кодексу чести самурая, ему оставалось только совершить ритуальное самоубийство — сэппуку, чтобы собственной кровью доказать верность погибшему сюзерену.

Однако солдаты могли и ошибаться. Никто из них не видел тела князя Тадэмори, который вполне мог остаться в живых и скрываться от рыскавших по лесам убийц генерала Маэда в надежном убежище где-нибудь в горах. Вспарывать себе живот в такой ситуации было бы непростительной глупостью. Ошо решил вернуться в хижину к Миико и переждать смутное время там. Рано или поздно генерал Маэда отведет свои войска обратно на Хонсю, тогда-то и станет ясно, жив Тадэмори или…

— Надо иметь в виду, что Ошо сделал свой выбор под влиянием чувств к Миико, — сказал Сэнсэй, засовывая в рот новую палочку. — Если бы он неукоснительно следовал пути воина, все сложилось бы по-другому. Но он хотел вновь увидеть Миико, и он вернулся.

«Значит, он проявил слабость?» — хотел спросить Ученик, но, разумеется, не произнес ни слова. Перебивать Сэнсэя, пока рассказ не закончен, было не просто невежливо, но еще и опасно. Вполне можно заработать хорошую трепку.

— …Он нашел Миико неподалеку от ее хижины. Нашел по кровавому следу. Ее, обнаженную, привязали к старому дереву и расстреляли из луков. Бедра девушки прикрывал окровавленный штандарт дома Тадэмори.

Миико не успела спрятать штандарт. Может быть, он напоминал ей о молодом самурае, ушедшем на поиски своего господина. Во всяком случае, когда люди генерала Маэда вошли в ее хижину, цвета клана Тадэмори тут же бросились им в глаза.

Ошо снимал тело любимой с дерева, когда шеи его коснулся ледяной, как декабрьский ветер, клинок. Так в синих горных сумерках самурай Ошо повстречал человека с белой повязкой на лбу.

Повисла пауза. Глаза Сэнсэя двигались, словно рассматривая недоступные Танака картины, пальцы правой руки принялись ритмично сжиматься и разжиматься. Когда он заговорил вновь, голос его звучал холодно и отстраненно: