Вист втемную

Влодавец Леонид Игоревич

— Сейчас не десять, а через полчаса, может, и больше наберется. К тому же это не я сама понесу, а Наташа, которая это все наверх носит. Она еще не подошла.

— И когда ж она подойдет? — вздохнул Юрка. — К пяти часам?

— Может, и попозже малость. Ты посиди или погуляй, если не торопишься. Вон, брошюрки почитай, очень полезные: «Что такое гепатит В?» или «Как защититься от СПИДа?»…

Таран хорошо знал, что и от того, и от другого лучшая защита — не колоться наркотиками. Кроме того, надо мыть руки перед едой и не трахаться с кем попало. Как он справедливо подозревал, ничего более полезного в медицинских брошюрах не найдется.

— А куда у них окна выходят? — неожиданно озарило Юрку.

Бабка улыбнулась:

—

Вот, справа от меня — первый корпус. Обойдешь его, а окно будет ближе к дальнему углу, на втором этаже. Которое — сам разберешься, там девки на окна бумажки с номерами лепят. Летом, когда тепло, они окошки открывают и перекрикиваются с вашим братом. Ну а сейчас перемигнетесь, наверно, да и только. А потом, глядишь, и записка твоя дойдет.

Таран сделал общий вывод, что бабка все-таки не такая уж вредная, а затем вышел во двор и свернул направо, правильно поняв, что ежели от бабки, сидевшей лицом ко входу, первый корпус располагался направо, то и от него, когда он будет выходить, этот корпус тоже будет направо.

Завернув за угол, Юрка задрал голову вверх и стал смотреть на окна второго этажа. Действительно, на широких окнах были приклеены самодельные, от руки написанные номерки — одни покрупнее, другие помельче. Похоже, что палаты были небольшие и в каждой было только по одному окну. Они так и шли подряд, эти номерки: 20, 21, 22… Так что миновав семь окон, Таран увидел милые его сердцу цифры.

Наверно, надо было просто гаркнуть погромче: «На-адя-а!» — и она бы услышала. Но Таран отчего-то застеснялся. Во-первых, тут этих Надь может с десяток оказаться, а во-вторых, больница все-таки, тишину надо соблюдать, наверно. Да и вообще, черт его знает, стоит ли эти оконные переговоры вести? Вдруг Надька форточку откроет и горло простудит в дополнение к своим хворям? Или на подоконник залезет с пузом и оступится? Неприятность может получиться, и виноват будет он, Таран непутевый…

В общем, Юрка решил не орать, а слепить маленький снежок и запустить им в окошко. Кроме того, он увидел напротив окна с цифрой «27» большой сугроб, почти примыкающий к ограде госпиталя, и после некоторых раздумий решил начертать на нем большими буквами «НАДЯ», чтоб сразу было ясно, к кому он прибыл.

Сугроб, конечно, состоял из плотного, слежавшегося снега, но поверх него ночью и утром (пока Таран дрых, наверное) насыпался тонкий слой свежего и пушистого. Вот на нем-то Юрка и начертал имя своей возлюбленной супруги. Буквы получились сантиметров по сорок в высоту, не меньше.

Потом Таран собрался было слепить из этого пушистого снега шарик величиной с небольшую абрикосину и несильно запульнуть им по окну — вышибать стекло он, конечно, не собирался. Но погода была морозная, и снег лепился плохо. Вместо шарика у Юрки сначала получилось что-то похожее на пельмень, а потом — на гороховый стручок. К тому же Таран вдруг обратил внимание на небольшой навес из гофрированной жести, выступивший из стены госпитального здания.

НЕОЖИДАННЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ МЕЛКОЙ АВАНТЮРЫ

Навес этот, судя по всему, был сооружен над входом в цокольный этаж госпиталя. Неизвестно, с каких рыжиков Юрке пришло в голову, что через этот вход он сможет пробраться в здание и затем проникнуть в столь желанную 27-ю палату. Конечно, рано или поздно его там запеленгуют и выгонят взашей, но ведь не расстреляют же, наверно? Зато он хоть пару секундочек да пообщается с Надькой вживую, а не через стекло и не по переписке.

Воодушевившись этой мечтой, Таран подошел к навесу и спустился по ступенькам к двери, на которой, конечно же, висела предупреждающая табличка: «Посторонним вход воспрещен!» Ясно, что эта табличка на Юркину решимость нисколечко не подействовала. Он потянул дверь за ручку и вошел в пахнущий эфиром и хлоркой маленький тамбур с желтыми крашеными стенами и кафельным полом в красно-желтую клетку. Помимо входной, в тамбуре

были еще три двери, так что Таран оказался в положении «витязя на распутье». Только вот надписей, поясняющих, где «богатому быть», «женатому быть» и «убитому быть», на дверях не имелось. Вместо них двери украшали какие-то не очень понятные значки. На той, что справа, обитой некрашеной оцинкованной жестью, был красно-коричневой краской изображен треугольник (острием вверх) с вписанным в него восклицательным знаком и буквой «В» в кружочке. На левой, деревянной, покрашенной в желтый цвет, тоже красовался треугольник, но острием вниз и без восклицательного знака. Кружочек присутствовал, но он был обведен вокруг буквы «А». Наконец, та дверь, которая находилась прямо против входной, была отделана сосновыми рейками, осмоленными паяльной лампой и покрытыми бесцветным лаком. На ней имелась пластиковая наклейка с изображением стрелки и ступенек, ведущих куда-то вниз. Точно такая же наклейка, но со стрелкой, направленной вверх, была и на той двери, через которую Таран попал в тамбур.

Долго задерживаться в тамбуре Юрка не стал. Он подергал и потолкал и правую и левую дверь, но открылась только та, что была прямо по курсу.

Здесь Таран испытал некое разочарование, ибо оказалось, что за дверью, как и предупреждала наклейка, находится небольшая лестничная площадка, но лестница вела только вниз, а вверх и в другие стороны хода не было. К тому же на грязно-зеленой стене прочитывалась вылинявшая надпись «Бомбоубежище», не обновлявшаяся, поди-ка, со времен вьетнамской войны. А Таран знал, что в советских бомбоубежищах обычно не бывает больше двух выходов. И ежели один такой, как этот, то второй скорее всего спрятан под каким-нибудь бетонным колпаком во дворе, чтоб его при ядерном ударе не завалило обломками госпиталя. Соответственно, ловить тут нечего и наверх отсюда никак не попадешь.

Однако, поразмыслив минутку, Юрка все же решил заглянуть вниз. Потому что ему показалось, будто он совсем уж плохо подумал о проектировщиках госпиталя. Все-таки здешнее бомбоубежище, наверно, предназначено для спасения больных и раненых, а раз так, то какой-нибудь вход в него должен быть и непосредственно из здания госпиталя, представить себе, что при воздушной тревоге неходячих больных начнут на носилках вытаскивать — в том числе и с пятого этажа! — через главный вход, а потом обегать с ними стометровку вокруг корпуса, было трудновато. А госпиталь, по самым грубым прикидкам, был рассчитан на тысячу коек, причем в военное время туда наверняка можно было напихать вдвое больше. Пожалуй, пока всех перетаскаешь, и война кончиться успеет…

По тускло освещенной лестнице Таран спустился на два марша вниз и оказался у массивной бронированной двери толщиной сантиметров в тридцать. Она была открыта настежь и даже пристегнута к стене железной цепью, наверно, для того, чтоб случайно не захлопнулась. Через проем двери просматривался не очень длинный коридор, освещенный тремя лампочками в матовых плафонах. В коридоре Юрка разглядел пять дверей — четыре обычные, деревянные, по сторонам, и одну железную, бронированную, в дальнем конце. Но, в отличие от первой, дальняя железная дверь была закрыта.

Из-за деревянных дверей слышались шаги, невнятные, но, кажется, женские голоса, изредка брякало что-то стеклянное.

Таран, стараясь ступать потише, пошел по коридору. Он надеялся, что дальняя стальная дверь открывается. То, что через деревянные двери он не найдет выхода на верхние этажи, подразумевалось как-то само собой. К тому же на ближней правой двери он увидел табличку: «Зав. лабораторией». На двери напротив значилось: «Прием анализов», на остальных никаких табличек не было.

Когда Юрка добрался до закрытой железной двери, то понял — облом. Похоже, что эта дверь была не только закрыта, но и заварена примерно в пяти точках. Не иначе, кто-то решил, что вечный мир уже обеспечен и бомбоубежище как таковое больше никогда не понадобится.