Витамины любви, или Любовь не для слабонервных
Шрифт:
— За все десять лет я ни разу не чувствовал себя таким счастливым, — прошептал Джек. — Тебе этого не понять. Ты такая сильная. Все, что бы ты ни сделала, даже самая малость, для меня так много значит. Поэтому я… так переживаю.
— Но ведь ты понял, что я изменилась? Что я была другой десять лет назад? Я знаю, что была неправа, когда пошла на свидание с другим, встречаясь с тобой. Но наши отношения поначалу были такими неопределенными, а я тебя так любила, что мне было страшно. Клянусь, Гай понадобился мне только в качестве защиты от тебя. Я хочу, чтобы ты, наконец, понял: я не спала с ним, когда встречалась с тобой. Мне просто необходимо, чтобы ты мне поверил, и тебе нужно пережить то, что могло произойти. Прости меня и пойми, что я была тогда глупа, но я никогда не была порочной.
— Ханна, — сказал Джек, — это я был глуп. Потому что был упрям. Я себя наказал, не только тебя. Я был человек крайностей: все или ничего, это принцип неплох ой, но он несовместим с реальной жизнью. Я простил тебя давным-давно. Если и сердит на кого-то, то только на себя.
— Ты это точно знаешь?
— Точнее некуда.
Он нахмурился, а я стала гладить его по голове, и складки на его лбу разгладились.
— Джек, я знаю, в машине это неудобно, но все же поцелуй меня еще раз.
— Ну, давай по быстрому, а то мне надо идти.
— Ох! Куда же? — Я старалась скрыть разочарование.
— В свою машину, я поеду за тобой к тебе, и там мы всю ночь будем любить друг друга. Без всякой спешки.
В обычных обстоятельствах я бы захихикала. Но сейчас я была опьянена желанием и боялась верить происходящему.
Мы вбежали в мою квартиру, он плавным движением притянул меня к себе и стал целовать. Я уже ничего не соображала. Обычно ведь чувствуешь грань между радостью и печалью. Но тут я не могла описать свои эмоции. Как будто в комнате вспыхнули звезды, мир завертелся вокруг нас. Страсть и радость бурлили в моей душе, меня подхватило вихрем, хотя, возможно, это было дело рук Джека, бросившего меня на постель. Мои чувства воспаряли и погружались в бездны, а я хватала губами воздух, не в силах видеть ничего вокруг, мне было страшно — как будто я в полном сознании погружаюсь в безумие.
Но я заставила себя перестать бояться, на этот раз, целиком отдавшись своим ощущениям, чувствуя каждый удар своего сердца, каждое прикосновение Джека. Я позволила себе утонуть в ощущениях без отстранения от происходящего, как бывало раньше. Для меня существовал только Джек. Я поняла, что такое отдавать, и отдавалась ему, как никогда раньше, чувствуя, что и он делает для меня все. Мне никогда не нравилась, у меня даже вызывала отвращение фраза «заниматься любовью», она казалась мне скользкой, мерзкой, надуманной, меня от нее передергивало. Но сейчас я даже вскрикнула, потому что осознала вдруг ее смысл, оценила глубину ее значения. Это стоило риска, стоило страха, потому что даже страх я ощущала в те минуты как блаженство.
Потом Джек лег рядом, так что его лицо оказалось над моим. Он поцеловал мою шею, прикоснувшись губами к тому месту, где билась сонная артерия, и сказал:
— Как хорошо, Ханна, что ты опять со мной.
— Просто не верится, что я тебя отпустила так надолго, — улыбнулась я. — Ты мне так дорог.
Он погладил мои волосы.
— Знаешь, когда мы познакомились, мы были очень похожи. Оглянись вокруг и поймешь, сколько ты потеряла. Ты потеряла свою маму. И ты отключилась от осознания этого горя, тебе стало легче жить, ты притерпелась к своему горю. Ты почувствовала, что справишься, если не будешь позволять себе теплых чувств, станешь сдержанной. Потому что настоящая страстная любовь — это и ласка, и неудержимость, и забота, а для тебя это было слишком болезненным напоминанием о том, что потеряно. Легче и безопаснее жить безо всего этого, выбрать для себя жизнь в тени.
Я прижала его к себе.
Глава 38
На следующее утро мне показалось, что я проснулась ни свет ни заря. Но оказалось, что уже около десяти. Джека не было. Какой-то садист давил пальцем на кнопку дверного звонка. Если это почтальон, я напишу на него жалобу.
Хотя толку-то. Я уже жаловалась на почтальона, обвиняла его в садизме. Каждый раз, когда он опускал почту в мой ящик, обычно на рассвете, он хлопал крышкой ящика с такой силой, что невозможно было не проснуться. А по субботам он шумел не меньше десяти минут. Как-то утром Габриелла принесла ко мне Джуда, и тот заснул. Увы, в то утро мне пришло письмо, крайне важное, адресованное: «Уважаемый любитель пиццы». Шум разбудил Джуда, и после его было уже не уложить. Я рывком распахнула дверь квартиры и закричала: «Простите!», желая вернуть виновного. Но тот даже не обратил на меня внимания. В негодовании я позвонила в почтовое отделение. К моему крайнему удивлению, там к моей жалобе отнеслись серьезно. Хотя мне бы хватило одной только возможности пожаловаться ноющим голосом кому-то, кто готов меня выслушать. Бюрократ на другом конце провода переговорил с почтальоном и перезвонил мне. Оказалось, что почтальон просто не слышал моего крика. Он вовсе не хотел бренчать крышкой почтового ящика. Может быть, крышку надо смазать? Ну да, как же, в крышке тут дело! Ясное дело, мы имеем дело со злоумышленником! На следующее утро я подкараулила почтальона. И что же? Он оказался в наушниках.
Я с неохотой выбралась из постели, бормоча: «Ладно, ладно, я тебя слышу!» Шатаясь, я начала искать халат, хотя не знаю почему: у меня ведь его нет. В итоге я отправилась открывать дверь в трусах и футболке с изображением собачки Снупи.
— Детка! Я так волновался! — закричал Роджер.
Я непонимающе рассматривала его. Собственно, а это кто такой?
— Это ты? — наконец спросила я.
Он вошел в квартиру и обнял меня обеими руками:
— Солнышко! Расслабься! А то мне кажется, что я обнимаю большую замороженную рыбу! — Выпустив меня, он приложил руку мне ко лбу. Я увернулась.
— Прости, мне надо одеться. — Я ушла и не спеша, одевалась, надеясь, что он все поймет и уберется. Но когда через сорок пять минут я вышла из спальни, в черном с ног до головы, оказалось, что он растянулся на кушетке и спит.
— Эй, алло! — растолкала я его.
Он открыл глаза и заулыбался. Улыбка перешла в озабоченное выражение, он вскочил на ноги:
— Дорогая моя, как ты все это перенесла? Для тебя это был такой удар!
— Да, удар, — согласилась я.
— Когда он сбежал из зала, я был просто в отчаянии, хотел преследовать его, но, увы, шоу должно продолжаться!
— Ну да, конечно, это главное. Интересно, когда он перестанет притворяться озабоченным и извинится? Хотя никакое «извини» делу не поможет. В принципе, ничто дела не исправит, разве только он сделает себе харакири.
— Хватило же у этого негодяя наглости явиться! Он шокировал меня! И твою мать, кстати, тоже. Один раз разбил мою семью и осмелился снова явиться. Слава Богу, профессионализм победил, и мы сумели вернуться в свои роли. Публика даже ничего не заметила. Публика всегда все простит. Должен признать, что это было унизительно, — негодяй исчез к концу представления, и я не смог набить ему морду. Мне только одно непонятно: какого черта он так уютно расположился под боком твоего бывшего мужа? Что общего может быть у Форрестера с этим типом? У меня нет теперь никакой возможности…
Я с удивлением поняла, что Роджер не знал, что я в курсе дела. Он думал, что я убежала только потому, что после своего исчезновения на целых двадцать пять лет любовник Анжелы нагло навязал нам свое присутствие.
Я задрожала всем телом.
Роджер замолчал на середине фразы, потом спросил:
— Ты здорова?
— С чего бы мне заболеть? — спросила я, проверяя его.
— Когда вчера в зале появился этот урод, у тебя, наверное, что-то всплыло в памяти.
— Да, — согласилась я, — именно так. В памяти всплыло все.