Витч

Бенигсен Всеволод

— Я тоже, — серьезно ответил «телефон».

После чего стал заваливаться набок, но Максим успел его подхватить и вернуть в вертикальное положение.

— Знаешь, телефон, — сказал Максим, — мне так хуево, что даже хорошо.

— Это как? — глухо спросил «телефон».

— Это так, что, если бы мне было сейчас хорошо, было бы в сто раз хуевей.

— А-а, — понимающе протянул «телефон».

— Ну че ты а-акаешь? Ты ж ни хрена не понял. Когда тебя разъедает пустота, а пустота наполняется серостью, а ты при этом счастлив и доволен жизнью, значит, у тебя ВИТЧ.

— Что?! — попытался отшатнуться «телефон», но у него ничего не получилось, потому что громоздкий костюм не позволял совершать резкие телодвижения.

— Да не ВИЧ, а ВИТЧ!!!

Это совсем другое. Точнее, не совсем, но другое… Короче, ты не поймешь. А так как мне охренительно хреново, значит, я еще в состоянии рефлектировать. Значит, я не ВИТЧ-инфицированный.

Тут внутри «телефона» что-то зарычало и издало звук типа «Буа-а-а!». Сквозь материю костюма на груди проступило пятно — «человека-телефон» вырвало прямо внутри костюма.

— Экая ты, братец, свинья, — ласково сказал Максим. Но «телефон» его уже не слышал — он спал. В прорези для рта виднелись его закрытые глаза.

— А скоро, — уже не столько соседу, сколько самому себе сказал Максим, — всем наступит полный ВИТЧ… или Witch… По Европе бродит призрак… Это призрак поху-изма… Как там у классика сказано? Сейчас… Э-э-э… Медведь огромный — вот нахал! Ребенка что-то там сожрал… Тому ж ля-ля-ля все равно, что он едою стал давно… Ха-ха! Да… они уже среди нас… Их немного, но они в тельняшках… Они сделают свое черное… точнее, серое дело… И тогда вот эти вот…

Максим махнул в сторону проходящей мимо девушки в мини-юбке — та отшатнулась, решив, что Максим хочет ее облапать. Впрочем, отшатнулась она не испуганно, а как-то кокетливо.

— Вот эти вот… Они все… Они всех… Они всех нас… Понимаешь, ты? Поздно пить боржоми… Переходим на водку… И понимаешь, какая штука…

Максим подавил отрыжку и выдержал небольшую паузу.

— Привольск — это не музей, конечно… Тут Зонц прав. Но он… не прав. Потому что это… музей! Потому что… они, ну, в смысле, привольчане были, как это ни смешно звучит, последней интеллигенцией… Жалкой, бессмысленной, выродившейся, а все ж таки интеллигенцией… Ведь иначе бы им было на все насрать. Они бы могли уехать, но они чувствовали все-таки какую-то ответственность, какие то угрызения совести… И, как ни крути, а слегка страдали, что оказались полными нулями… А серость… да, серость создали тоже они, так как были именно что конформистами. Ты спросишь, в чем их конформизм?

Максим повернулся к «телефону», но тот спал.

— А я тебе скажу… Конформизм был в том, что они не занимались своим прямым делом, а только собачились с властью. Что в итоге вылилось в привычку и полный эскапизм. Конформизм в том, что им проще было создать миф, нежели творить… И все, на что хватило их внутренней свободы, — это остаться несвободными, то есть выдумать себе новую несвободу… Впрочем, что с тобой говорить? Ты все равно спишь…

Максим с трудом оторвался от дивана и встал на ватные ноги. Как ни странно, они выдержали вес тела. Мир, набирая обороты, закружился вокруг Максима пьяной разноцветной каруселью.

— Телефона, телефона! — Максим легонько пнул ногой соседа, но тот зло пнул Максима в ответ.

— Ладно, спи, — добродушно разрешил Максим. — Все спят, и ты спи.

Опираясь на стены, которые почему-то тоже шатались и плыли, и переступая, словно безногий инвалид на протезах, он поднялся по ступенькам к входной двери. Кивнул угрюмому охраннику и вышел на улицу. Было темно. Колючий ночной воздух прорвался в легкие, и Максим замер, глотая его, как рыба воду, словно надеясь получить из этого ледяного потока кислород. Затем пришел в себя и, ежась от пробиравшего внутренности холода и кутаясь в прокуренный пиджак, двинулся по улице, не имея ни малейшего представления, куда он идет.

«Просранная жизнь… просранное будущее… И куда податься? И чего я хочу? И на кой хер я вообще трепыхаюсь? А надо просто жить, устраиваться, получать удовольствие, плясать и ни о чем не думать… А может, ВИТЧ — это бич божий? Витч-бич… Sex on the витч… И послан он нам для того, чтобы мы не выебывались, а жили как полагается… Не мудрствуя лукаво… Не

задавали себе сложных вопросов… Довольствовались малым… Создавали семью… делали детей… обустраивали свои жилища… Может, не надо бояться потратить время зря? Не надо так трястись над собственной жизнью? Пойти на очередную премьеру Толика, пойти на встречу одноклассников, заговорить с юношеской любовью в метро… Может, тогда и откроется смысл жизни во всей своей простоте… ВИТЧ — бич… bitch… bewitched… околдована… очарована… bewitched — околдованные ВИТЧем… А был ли Привольск? А был ли Зонц? Был — не был… Есть или нет… Вот в чем суть… Не в том, что какой-то Мазуркин требует от меня какого-то абсурда, чтобы они могли напечатать мою статью, а в том, что я не знаю, существует ли на самом деле этот Мазуркин… Есть ли культура или нет ее… И была ли она вообще? Все живем в придуманном мире… Одни придумали себе какую-то культуру… другие придумали ее отсутствие… И проверить, кто прав, не представляется возможным… Было — не было…»

Дальше мысли запутались, стали спотыкаться и падать…

Прищурившись, Максим завертел головой, пытаясь понять, где он находится. На улице не было ни души. Где-то впереди горела ярко освещенная витрина мебельного салона-магазина. Максим двинулся на свет, как заблудившийся путник идет на мерцающий вдалеке фонарь. Через пару минут он ткнулся лбом в стекло витрины и уставился на то, что было внутри. Уютно обставленная гостиная, кожаный диван, большая плазменная панель. На диване сидела идеальная семья. Папа-манекен, жена-манекен, дочка-мане-кен. У их ног на белоснежном ворсистом ковре лежал лохматый пес-манекен невнятной породы, что-то типа сенбернара. Папа смотрел телевизор, держа в руке бутылку пива, жена читала глянцевый журнал, дочка ела чипсы, листая книжку комиксов. Пес лежал, уткнувшись мордой в красивую жестяную миску с фирменным собачьим кормом. Там было тепло и уютно. Мягкий свет, мерцающий экран телевизора. Картина эта показалась Максиму знакомой, но где именно он все это видел, он никак не мог вспомнить. Неожиданно нестерпимо захотелось оказаться внутри. Он обвел полузакрытыми глазами тротуар. Никаких подходящих предметов. Разве что… мусорная урна у входа? Максим обхватил урну и, пошатываясь, оторвал ее от земли.

— Я, блядь, Геракл! — хрипло крикнул он, напрягая остатки сил и поднимая урну над головой. — Отрывающий, мать его, Антея от земли.

На этих словах он швырнул «Антея», временно принявшего облик мусорной урны, в витрину. Стекло лопнуло, брызнув осколками на тротуар. Максим замотал головой, стряхивая осколки с волос. Завыла сигнализация. Не обращая на нее никакого внимания, Максим, кряхтя, вкарабкался внутрь гостиной. Пошатываясь, добрел до дивана. Забрал у папы-манекена бутылку с пивом. Как ни странно, пиво было настоящим. Потом взял отца семейства за голову и отбросил куда-то вглубь салона. Плюхнулся на диван между «дочкой» и «женой». Нащупал в кармане зажигалку и открыл пиво. Глотнул. Теплая, зараза, но все же пиво.

«Водка, текила, пиво, — пронеслось в голове. — Отвратная комбинация при моем-то сердце. Да и хрен с ним…»

Максим откинулся на кожаную спинку дивана и уставился в плазменный телевизор. Что он смотрит, он и сам не очень понимал — кажется, какой-то сериал. Максим покосился на «жену». Она невозмутимо смотрела в журнал. Потом повернул голову и посмотрел на «дочку». Снова хлебнул теплого пива. Затем погладил пса. Провел кончиком языка по верхним зубам, цыкнул, достал сигарету и невозмутимо закурил. Затянулся и выдохнул струю сизого дыма. Пепельницы нигде не было. Потом постучал указательным пальцем по сигарете, сбрасывая пепел прямо в мягкий ворс огромного белоснежного ковра. Манекены продолжали неподвижно сидеть. Только сейчас к его плавающему в алкоголе мозгу прорвался, словно из другого измерения, вой охранной сигнализации. Сначала Максим не обращал на него никакого внимания, пытаясь сосредоточиться на сериале, что шел по телевизору, но звук этот неумолимо рос, ширился и наконец впился безжалостным сверлом в висок, буравя черепную коробку.