Витч

Бенигсен Всеволод

Максим, поморщившись, отхлебнул пива.

— Серость не хочет быть серостью, — внятно

произнес он куда-то в пространство перед собой. — Она создает мир серее себя… Чтобы оправдать свое существование… Так и идет все по спирали… А потом серость съест всех. Ам!

На «ам!» он вдруг вздохнул и, почувствовав какой-то укол в груди, обессиленно уронил голову, чувствуя, что сам превращается в безжизненный манекен. Вокруг стало тихо и темно.

«Темнота — черная, — подумал Максим и мысленно улыбнулся. — Хорошо, что не серая».

В груди снова что-то кольнуло, и в голове у Максима почему-то пронеслось самое начало книги Блюменцвейга — такое ласковое и ностальгическое:

Ах, Привольск-218, Привольск-218… С грустной улыбкой вспоминаю твои кривые мощеные улочки, зелень кипарисов на центральной улице, шум морского прибоя и теплый южный ветер…

Потом боль в груди отпустила, и стало легко.

Очень легко.

Слишком легко.