Витим Золотой (Роман 2)
Шрифт:
Сашок, мучительно переносивший всякую ссору, робко сунул озябшие, покрасневшие руки в печурку.
– Да провалилось бы все пропадом!
– доставая ухватом чугун из печки и едва не кувыркнув его, захныкала Степанида.
– Ты ответишь мне добром или нет?
– не вытерпел и закипел Лигостаев.
– Не токмо ворота отпереть, даже на на стол не собрала!
– Да что, мне разорваться, что ли? И вы на меня, папаша, не шумите. Встаю с зарей и ног под собой к вечеру не чую... А сегодня, пока девчонку спать укладывала, овца объяснилась и двойняшек заморозила...
–
– спросил Петр Николаевич.
– Вон мороз-то какой... В момент и застыли, - ответила Степанида и заплакала.
– Ягнятки-то такие раскудрявенькие, сердце кровью облилось...
– Час от часу не легче, - насупился свекор.
– Как это ты проворонила?
– Да утром, когда корм давала, смотрела ее. Такая была веселая и бойкая, я думала, еще дня три походит, а она в полдень растряслась...
– Говорил, что смотреть надо за скотиной, - сказал Петр Николаевич и, взяв нож, начал кромсать хлеб.
– Как тут углядишь? Скота-то вон сколько развели, а ухаживать некому. Мне не разорваться. Как хотите, папаша, я больше так жить не могу.
Степанида поставила на стол дымящийся со щами чугун и стала вынимать разопревшую говядину. В комнате аппетитно запахло варевом.
– Что же прикажешь делать?
– кладя нож на стол, спросил Петр.
– Вы хозяин, папаша...
– неопределенно ответила сноха и, обернувшись к Сашку, добавила: - Садись, Саня, чего ждешь...
Сашок торопливо перекрестился на треснувшую икону Николая-угодника, полез за стол.
– Выходит, мне одному больше всех надо?
– поглядывая на сноху сбоку, спросил Петр Николаевич.
– Ты что же - не хозяйка?
– Своих животин было за глаза, а вы еще двух кобыл приняли...
– Ну что из этого? Ты ягнят заморозила, а кобылы виноваты, - беря в руку деревянную ложку, проговорил Петр.
– Так и знала, что я же буду виноватая... На кой черт мне сдались ваши кобылы! Три раза сена кидай, поить гони да назем за ними вычисти. Сегодня с водопоя веду, а навстречу Спиридон Лучевников, остановил и говорит: "Это что, свекор-то ваш за дочь калым получил?" Вытаращил на меня зенки и хихикает. Срам один, папаша, вот что я вам скажу. И зачем вы их взяли, ума не приложу...
– А это не твоего ума дело, - угрюмо проговорил Петр Николаевич. Гнев душил его. Кусок не лез в горло. Он глотнул горячего, поперхнулся и отложил ложку.
Второй раз сегодня хлестнули его по самому сердцу. Мучительно, нестерпимо было слушать упреки снохи. А она все не унималась.
– Живу своим умом... Знали, какую брали... Что я им, рот заткну? Вся станица об этом судачит...
– А ты не слушай и не передавай мне всякие пакости!
– сверкнув на нее черными глазами, резко проговорил Петр.
– Может, мне оглохнуть прикажете?
– фыркнула Стешка и встала из-за стола.
– Вот что я вам скажу, папаша: ежели я не хороша, уйду к маменьке с тятенькой, а вы наймите работника и одни живите, может, женитесь и свекровушку новую приведете... Силушки моей больше нету!
Степанида сдернула с головы платок, распустила длинные косы, вильнув бедрами, ушла в горницу.
– Дура толстозадая, -
Подпоясавшись синим сатиновым кушаком, Лигостаев вышел. На дворе соседский серый кот прыгнул за хохлатым воробьем и вскочил по шершавой коре на вяз. Воробей перелетел на крышу дома и, дразняще попискивая, уселся возле трубы. Петр поднял смерзшийся конский помет, кинул им в кота. Серый вскарабкался еще выше и укрылся за сухими, скрюченными листьями. Лигостаев присел на порожние конские дровни и задумался. Он понимал, что снохе действительно трудно, но не мог ей простить мелочность и вздорность. "Жениться, дуреха, предлагает... В доме-то еще ладаном пахнет", размышлял Петр Николаевич. Но в то же время чувствовал, что ему, сорокалетнему мужчине, без жены не обойтись. Докурив цигарку, он подошел к переднему возу, отпустив березовый бастрик, с силой отбросил его в сторону. Когда Санька вышел, Петр Николаевич скинул на поветь почти полвоза. Сено надо было укладывать на повети в аккуратную скирду. Санька обычно утаптывал и вершил, а Степанида принимала от Петра и подавала наверх. Сейчас она не вышла. Лигостаев несколько раз вынужден был спрыгивать с воза, взбираться по лесенке на поветь и помогать малышу.
– Придет она или нет?
– спросил Петр Николаевич.
– Не знаю, дядя Петь, - неловко подхватывая духовитый пласт сена, ответил Санька.
– Она вроде все плачет, - вытирая шерстяной варежкой мокрую щеку, добавил он.
– Плачет, говоришь?
– Так ведь известно - баба, - солидно ответил Санька. Работая наравне со взрослыми, он чувствовал себя мужчиной и старался говорить натуженным, хриповатым баском.
– Может, пойти и щеки ей утереть?.. Ладно, я схожу, - с угрозой в голосе проговорил Лигостаев.
Слезы снохи, которые она часто проливала без всякой причины, раздражали Петра Николаевича и выводили из себя. Слишком тяжел был сегодня день, чтобы простить и забыть Стешкину выходку. Сердце наливалось жгучей обидой. Нужен был самый малый и незначительный толчок, чтобы гнев вспыхнул и хлынул неудержимо. Повод к тому дала сама же Степанида. Накинув на голову пуховый платок, она вышла из сеней с тазом в руках, выплеснула помои у самого крыльца и, постно поджав губы, ушла обратно. Всегда терпеливый и сдержанный, Петр Николаевич тут не стерпел:
– Сколько раз говорил, не лей у крыльца всякую нечисть, не разводи заразу, так нет!
Отшвырнув вилы, набычившись, Петр Николаевич быстрыми шагами пошел к сеням. Когда он вошел в горницу, Стешка стояла около зеркала и как ни в чем не бывало прихорашивалась. Прикинув своим малым умишком, что она теперь настоящая и единственная в доме хозяйка, решила немножко поучить свекра и, пользуясь его сильно пошатнувшимся в станице положением, прибрать угрюмого папашеньку к рукам, если и не совсем, то хоть заставить нанять работника или работницу. О том, что свекор может жениться, она и не помышляла, а так сболтнула, чтобы уязвить побольнее.