Витька Мураш - победитель всех
Шрифт:
Колька молча повернулся и ушел в школу. И я тут же дал себе честное слово, что никогда даже не прикоснусь к этой лодке, пускай мне дают хоть сто миллионов.
До конца уроков мы с Колькой не разговаривали. Я видел, что на переменах он подходил к Наташке. О чем они там толковали — не знаю.
А после уроков Колька сам подошел ко мне.
— Мураш, — сказал он, — ты не злись, она не поедет.
— А мне-то что, — ответил я. — Твоя лодка…
— Она меня спрашивала — поедешь ты или нет?
— А ей-то какое дело?
— Она хочет, чтобы если ехать, так всем
— А ты не спросил, зачем я ей нужен?
— Не спросил.
— Тогда я тебе скажу. Она терпеть меня не может! Она мне отомстить хочет. Поганку какую-нибудь мне в кашу сунет и — привет. Вот зачем я ей нужен.
— А ты точно знаешь? — спросил Колька.
— Точно, конечно.
Колька сразу повеселел.
— Ну, тогда ладно… — говорит он. — Ты Мураш, не злись. Насчет лодки я просто так сказал. Мы же ее вместе красили и смолили. Она общая. А поганку она тебе не сунет. Она не такая.
— Конечно, не сунет, раз не поедет, — говорю я.
— Нет, она поедет, если ты поедешь.
— Очень мне это нужно, — говорю я. — Я буду поганки есть, а вам — кино бесплатное?
— Да сейчас и поганки-то еще не растут, — отвечает Колька.
— Еще что-нибудь найдет.
— Не найдет.
— Слушай, Колька, — говорю я, — а зачем она тебе нужна?
На этот простой вопрос Колька не сумел мне ответить.
Когда мы шли домой, я думал о том, что все кругом устроено как-то неправильно. Например, если какой-нибудь человек хочет видеть другого человека, так тот обязательно уезжает. А кого он видеть не хочет, тот остается, да еще пристает к этому человеку. Вот я, например… Неужели я такой плохой, что меня нужно поганками травить? Я думаю, что если ненавидишь какого человека, то не обращай на него внимания, как будто его и на земле нет.
Если по-честному, то ведь не я пристаю к Наташке, а она ко мне.
Что я ей такого сделал?
Конечно, я могу придавить ее одним пальцем…
Но все-таки интересно — что я ей такого сделал?
— Колька, — спросил я, — а когда у восьмых классов экзамены кончаются?
— Не знаю. А тебе зачем?
И на этот простой вопрос я тоже ответить ему не сумел.
ПОЧЕМУ У МЕНЯ ВСЕ ВРЕМЯ НЕПРИЯТНОСТИ?
Когда я вернулся из школы, все были дома. Сначала я даже не удивился, потому что настроение у меня было воскресное и мне казалось, что у остальных тоже сегодня нерабочий день. Потом я сообразил, что отец с матерью отпросились с работы. С чего бы это?
На отце была надета белая рубашка и галстук, который он раз в сто лет носит. Отец был веселый, просто сиял, будто его изнутри подсвечивали. А мать надела свою новую заграничную кофту, как для гостей. Я сначала так и решил, что сейчас гости придут.
— Вот и Витек пришел, — сказал отец, — теперь все вместе.
И тогда я подумал, что ведь этот праздник из-за меня. Мне стало даже как-то неловко. Ведь даже Людка напялила из-за меня свои драгоценные брюки в полоску. От этих брюк она стала как будто выше, взрослее и красивее. Про Людкину красоту я подумал как-то нечаянно — какая может быть красота у родной сестры… Сестра она мне, да и все. Но все-таки было в Людке тогда что-то особенное.
А главное, смотрели они на меня как-то так, будто знают что-то страшно интересное, а я еще ничего не знаю.
«Мопед! — подумал я, и по спине у меня забегали мурашки. — Мопед, конечно, спрятан в сарае. Сейчас меня поведут к сараю, отец выкатит мопед и скажет: «Вот так, Витек… Мы-то, брат, этого в нашем детстве и не нюхали».
Отец сказал, улыбаясь:
— Вот так, Витек, жизнь, оказывается, на месте не стоит, идет все-таки…
Я молчу, жду, когда меня поведут к сараю.
— Еще один работник в нашей семье появился, — сказал отец.
Мне опять стало неловко, и я говорю:
— Я еще не работник.
— Ничего, — успокоил меня отец, — придет и твое время.
— Да ты не тяни, — сказала мать, — говори толком.
— А чего тут тянуть? Поздравляй, Витек, Людмилу Васильевну…
Людка вскочила и прошлась по комнате, виляя задом, словно артистка. А сама вся сияет. Подошла ко мне и говорит:
— Можешь меня поцеловать, я разрешаю.
Я стою, голова у меня словно котел, а в этом котле будто каша ворочается — ничего не соображаю. Вижу только, что на ногах у Людки новые сапожки.
— Совсем задурили парня, — сказала мать. — Ничего в простоте объяснить не могут. Назначение она получила, будет работать в нашей столовой. А могли бы к черту на рога услать.
— Не то говоришь, мать, не то, — сказал отец. — Дело в том, что человек на ноги стал. Это как второе рождение. Понял, Витек, какой день сегодня у нас?
А я стою и чувствую, что сейчас разревусь. Не ревел ведь никогда, разве в детстве только, да и то не помню. Но тут стало мне так обидно, что пришлось всю свою силу воли истратить, чтобы не зареветь. Не из-за них, из-за себя, из-за того, что я такой дурак и вообразил, будто все только обо мне и думают. Но они не поняли, что у меня сейчас в голове. Ждут, что я скажу. А мне говорить нечего.
— А ты почему такой невеселый сегодня? — спрашивает отец.
Нет, все-таки сила воли у меня есть. Я себя сдержал и говорю совершенно спокойно:
— А чего мне радоваться? Кончила она курсы, а теперь поступила на работу — все нормально.
Отец будто даже обиделся:
— Никак не пойму, что вы за народ! И что это за слово такое — «нормально»? У вас всегда все нормально! Заболел — нормально; выздоровел — нормально; помер — тоже нормально. Поступи хоть раз ненормально — поздравь сестру.
— Поздравляю, — сказал я.
— Ну и ладно… — Отец вздохнул. — Ты, наверное, есть хочешь?
— Не хочу.
— Жаль, жаль. — Лицо у отца стало жутко хитрое. Он мне подмигнул. — А мы тут было собрались… В Приморск поедем, в ресторане будем обедать.
Мать тоже вздохнула, но лицо у нее было довольное.
— Выдумал тоже с этим рестораном… Давайте я вам пирог спеку, не хуже будет, чем в ресторане. Чего там хорошего?
— А ты была в нем когда?
— А хоть бы и не была.