Виток истории (Зарубежная научная фантастика 60-70-х годов)
Шрифт:
Традиция и мечта — так определил соотношение английской и американской литератур XX века известный исследователь-марксист Уолтер Аллен. Удачное сравнение, оно применимо и к миру научной фантастики. Бурно развивавшаяся американская фантастика не могла похвастать таким исключительным наследием (хотя в ее активе и были имена По, Бирса, Марка Твена и других) и вынуждена была рассчитывать лишь на национальный «пионерский» дух. В Англии же всегда существовала традиция рассматривать фантастику как органическую часть всего литературного процесса. Вероятно, это различие во многом предопределило события, о которых пойдет речь.
В 40–50-е годы английская science fiction немногим отличалась от американской: тесно связанная с ней единым книжным рынком и общими периодическими изданиями, она была вынуждена подчиняться тем же критериям, которые были выработаны в американских журналах сначала Гернсбеком, а затем Кэмпбеллом. «Космополитизм» на поверку оказался палкой о двух концах: заокеанские журналы и издательства, как магнит, притягивали молодых британских авторов, заставляя их искать успеха вдали от родных пенат — как в смысле географическом, так и в смысле забвения национальной художественной традиции.
К середине 60-х годов успехи гигантов, Уэллса, Хаксли и других, подернулись седою дымкой старины; из научной фантастики надолго ушли Кларк, Кристофер и Расселл, и навсегда — вплоть до своей смерти в 1969 году — один из старейших писателей Д. Уиндэм. В мире британской научной фантастики образовался «интеллектуальный вакуум», и все чаще прилагательное «англоязычная» стало подменяться словом «американская».
Не мудрено потому, что противоречия, о которых мы только что говорили, с большей силой отразились на британской фантастике. Она оказалась тем «слабым звеном», с которым связывается революция в жанре, известная ныне под именем «Новой волны»…
«СЛАВНАЯ» АНГЛИЙСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Взрыв в англоязычной фантастике произошел ровно через 38 лет — месяц в месяц! — после выхода в свет первого номера «Эмейзинг». В 1964 году в апрельском номере закрывавшегося журнала «Новые миры» его редактор Д. Карнелл писал в прощальной редакционной статье: «Не будем смотреть на это печальное событие как на конец пути, но лишь как на естественный этап определенных метаморфоз в развитии жанра». Никто тогда, и сам Карнелл, не подозревал, что эти слова окажутся пророческими. Ибо журнал был заново возрожден летом этого же года под редакцией молодого писателя М. Муркока. В первом номере наряду с большой редакционной статьей был опубликован рассказ уже успевшего завоевать популярность Дж. Г. Болларда и его же статья программного характера… Так родилась «Новая волна»; отсюда все и пошло, Муркок принялся за дело с необычайной активностью. Он развернул широкую пропагандистскую кампанию, объявив «Новую волну» знамением века, и сразу же привлек под свои знамена дюжину молодых авторов, недовольных старомодной фантастикой 50-х. В рекламе движения видную роль сыграла канадская писательница, критик и антологист Дж. Мерилл, которой и принадлежит само название «Новая волна». (Аббревиатура SF осталась прежней, но теперь ее предпочитали расшифровывать как «speculative fiction», то есть «литература размышлений»…)
Составленная Мерилл программная антология «Англию сводит судорогой НФ» (1968) имела шумный успех в США, хотя к тому времени отголоски «Волны» давно достигли американского книжного рынка. Дж. Г. Боллард, частично Д. Браннер и Б. Олдисс, к середине 60-х завоевавшие популярность своей «традиционней» фантастикой; сам М. Муркок, новички и дебютанты — Л. Джоунс, Ч. Плэтт, X. Бэйли, М. Джон Харрисон, Д. Массон, К. Прист, П. Тэйт, П. Золин и другие, примкнувшие к ним американские авторы — Д. Сладек, Н. Спинрэд, Р. Желязни (Зелазни), X. Эллисон, Р. Силверберг и переселившийся окончательно в Лондон, поближе к месту «боев» Т. Диш, — вот кто составил ядро «Новой волны».
В бой ринулись критики, образовав два непримиримых лагеря, одинаково шумных и лишенных деликатности по отношению к противнику, и разразилась буря, потрясшая мир англоязычной научной фантастики, давно не испытывавшей ничего подобного.
Поначалу «Новая волна» получила поддержку со стороны таких столпов британской прозы, как Э. Уилсон, Г. Грин и Дж. Б. Пристли. Вызвали интерес у любителей фантастики первые попытки осуществления синтеза искусств: на страницах журнала замелькали образцы НФ поэзии, фантастические иллюстрации (быстро, впрочем, сошедшие до «старых добрых» сюрреализма и поп-арта). Пытались создавать «серьезные» НФ комиксы, экранизировать «НФ авангард» на телевидении и в кино; появились даже первые НФ пластинки. «Революционное» брожение охватило весь мир научной фантастики, и казалось, что задора молодых хватит надолго. «Итак, сейчас важно, что британские писатели заговорили по-новому. Позже они разберутся, о чем говорить», — оптимистически предрекал в 1968 году один из бунтарей П. Тэйт.
Однако к началу 70-х что-то застопорилось. Движение, достигнув успехов в области литературного эксперимента и основательно расшатав устои традиционной научной фантастики, явило первые признаки саморазрушения. Многие писатели (Дилэни, Зелазни, Браннер, Эллисон, Силверберг) отошли от платформы «Новой волны»; другие (Боллард, Олдисс) снова вернулись в лоно философской прозы. Большинство же из многообещающих молодых авторов попросту исчезли с литературной сцены. Массовый читатель, уставший от бесконечных новаций, отвернулся от вчерашних кумиров. Прекратил свое существование журнал «Новые миры», превратившись в серию более или менее регулярно выходящих антологий. Как литературное движение, «Волна» умерла…
Что же она собой представляла?
Прежде всего, вспомним — основу читательской аудитории научной фантастики всегда составляла молодежь. Некогда юные читатели, воспитанные в духе преклонения перед наукой (точнее, естественными науками) и видевшие в юной же science fiction образное отражение желаемого «технотронного» будущего, к 60-м годам повзрослели. Пришло новое поколение, разительно отличавшееся от своих предшественников, и ему нужна была своя литература, призванная не блуждать среди звезд в необозримо далеком будущем, а прямо отразить безумства «прекрасного нового мира» западной цивилизации. Возникла, перефразируя известный термин американского социолога Т. Роззака, «контрфантастика» — составная часть молодежной контркультуры 60-х.
В противоречивом и запутанном клубке, в который сплелись программы, лозунги, конкретные результаты и оценки, выделяются, прежде всего, три фактора. Именно они, на наш взгляд, достаточно исчерпывающе описывают комплекс явлений, условно названный «Новой волной». Это, во-первых, изменение тематики; во-вторых, формальные поиски; в-третьих, непрерывный ажиотаж критики, поднятый вокруг «литературы размышлений».
Итак, новые темы… Страницы НФ изданий запестрели деталями и образцами, доселе не виданными. Вместо экзотических названий звезд и планет читатель теперь встречался со знакомыми точками земного шара: Далласом и Вьетнамом, мысом Кеннеди и Сорбонским университетом. Головокружительные загалактические эпопеи сменились пожарищами в негритянских гетто и культурной революцией в Китае… Хлынул на страницы научной фантастики и поток «новинок», составляющих ценностный микрокосмос подростка 60-х: ЛСД, хиппи-коммуны, «партизанская война в городах», сексуальная революция, поп-музыка, мини-юбки и длинные волосы…
Ясно, что в этом калейдоскопе было не до объективного и трезвого отбора — в одном ряду стояли Маркс и «сверхзвезда Иисус», Че Гевара и Герберт Маркузе, экологическая катастрофа и вопрос легализации марихуаны. Социальное подменялось сексуальным, сознание — подсознанием, наука — мистикой и шаманскими бубнами, к которым призывал Роззак. В своей книге «Где кончается пустыня» (1972) он резюмировал: «… в наши дни отколовшаяся от общества молодежь инстинктивно тянется к романтическим формам, и так же покоряется волшебству напитков и снов, детства и дикости, оккультного и магического…»