Виток истории
Шрифт:
Кибернетик решил посмотреть хроникальный фильм об актере Торецком. В первых кадрах он видит мальчишек, которые, задрав головы, смотрят на афиши, а потом во дворе дерутся на палках, кричат: «Умри, презренный барон!» Наверное, так же начинался путь Антона.
А вот: Париж, Стокгольм, Лондон… Знаменитому Антону Торецкому вручают награды, к его фамилии добавляют звание — заслуженный артист республики.
Рядом с Кибернетиком в темноте зала слышится старческий шепот:
— Эх, Антон, а было ли счастье полным?
Кибернетик приглядывается к своему соседу. Когда сеанс окончился, идет за ним, заводит разговор о кино, затем — о театре. Выясняется, что собеседник — бывший актер, работал в том же театре, что и Торецкий. Он восторженно рассказывает об Антоне:
— Изумительный человек, благородный, самоотверженный. Успех достался ему по праву. Жаль только…
Кибернетик останавливается, не выдерживает долгой паузы:
— Вы сказали «жаль только…».
— Видите ли, он разошелся с женой и очень скучал по ней и по дочери…
Кибернетик слушает собеседника с возрастающим интересом. Наконец-то он набрел на то, что ему нужно. Спрашивает:
— А вы не знаете их адреса?
— Знаю. Они живут в центре, на бульваре Дружбы…
Предсказание Кибернетика:
«Захочет последний раз выйти на сцену в любимой роли. Вернется к семье».
Сухонький, невзрачный человечек, слегка горбясь, засунув руки в карманы пальто и опустив наушники, идет по заснеженной улице. У старой театральной афиши на мгновение останавливается. На ней — большими буквами: «Антон Торецкий в пьесах Шекспира». С афиши смотрят на прохожих три лица: задумчивое — Гамлета, трагическое, с безумными страдающими глазами — короля Лира, неистовое — Отелло.
Человечек делает два шага к витрине, видит свое отражение. Переводит взгляд на афишу, сравнивает. Невесело усмехается и продолжает путь.
Его обгоняет какой-то мужчина, оборачивается, пристально смотрит, идет дальше, останавливается, нерешительно спрашивает:
— Торецкий? Ты, Антон?
Человечек умоляющим жестом подносит палец к губахм: пожалуйста, тише. Но мужчина не обращает на этот жест внимания:
— Да что с тобой? Еще месяц назад ты и в лютые морозы без шапки ходил. Где же твоя великолепная седеющая шевелюра, где благородное чело?
По манере говорить и держаться в нем сразу угадывается актер.
Торецкий замечает любопытные взгляды прохожих, берет его под руку, увлекает с собой:
— Умерь свой баритон. Ты же не на сцене. Все мои роли давно сыграны. Остались только афиши.
— Нет, ты ответь, о друг юности бурной, что стряслось? Ты похож, на провинциального счетовода, а не на знаменитого Торецкого. Дьявол тебя побери, ты ведешь себя так, как будто выбыл из игры…
Видя, что его слова производят не ту реакцию, какой он добивается, мужчина резко меняет тон. Теперь он и в самом деле обеспокоен:
— Ты можешь сказать, что случилось, Антон? Заболел?
— И это тоже.
— Почему тоже?
— Дело не только в этом.
— В чем же еще?
Торецкий размышляет: сказать ли? Но, видимо, ему очень хочется поговорить начистоту.
— Вот ты сказал: «Выбыл из игры». Удивительно точно. Человек играет всю жизнь не только в том случае, если он актер. Каждый выбирает себе какую-нибудь роль, воображает себя таким, каким бы ему хотелось быть. Может, в детстве полюбил книжного героя или позавидовал «королю улицы», или слишком крепко запомнил рыцаря из сказки. У каждого — своя роль, своя игра. Но случается, что человек перестает играть и становится самим собой. И тогда не только другие, но и сам он не узнает себя. Вот иду я сейчас по улице, встречаю знакомых, поклонников. И хоть бы кто из них узнал меня. А почему? Помнишь, как я раньше по улице ходил? Не ходил — шествовал. Всегда с непокрытой головой, ветер волосы перебирает.
Торецкий отдается воспоминанию о недавних днях, Он выпрямляется улыбаясь, снимает шапку, встряхивает волосами. Перед нами совсем другой человек — мужественный, закаленный, рыцарь без страха и упрека, герой пьес и фильмов. Пройдя мимо такого на улице, невольно обернешься.
— А думаешь, одна лишь приятность в такой роли? В мороз, например. Когда хочется шапку нахлобучить, уши согреть. А нельзя. Терпи, казак, играй перед другими и перед самим собой. Добровольно и бескорыстно. — Мотает головой. — Надоело!
Усталым жестом напяливает шапку, втягивает голову в плечи и превращается в сухонького, невзрачного человечка, одного из пешеходов большого города. И голос у него усталый.
— Теперь в последние часы не хочу играть ни в чем. Вот наушники опустил — тепло. Иду такой походкой, как хочется, а не такой, как «положено». Сидеть буду как хочется, стоять как хочется, говорить что хочется. А захочется молчать. — буду молчать, даже когда это невежливо.
Беспокойство мужчины возрастает. Он пытается перевести все в шутку:
— Что-то ты чересчур философствуешь! Еще Сенекой станешь…
Торецкий поглощен своими мыслями, не слышит последних фраз, продолжает:
— И когда перестаешь играть и тебе уже не нужен весь громоздкий, с трудом накопленный реквизит, оказывается, что человеку для жизни нужно совсем мало и зачастую совсем не то, что приобретал и копил. Может быть, мне необходимо сейчас то, что я потерял, то, от чего отказался ради игры. Понимаешь?
Очень тихо, почти испуганно мужчина спрашивает:
— Идешь к ним?
Торецкий утвердительно кивает.
Медик. Вы ошиблись в прогнозе, друг мой.
Кибернетик. Наполовину.
Зачеркивает первую половину предсказания. Остаются слова;
«Вернется к семье».
— Хороший товарищ и неплохой работник. Звезд с неба не хватал, но репортаж или информацию умел написать. К сожалению, любил выпить. Один не пил, сколачивал компанию — на это он был мастак. — Рассказывая о Дубкове, заведующий отделом редакции, постепенно разошелся, начал жестикулировать. — А как выпьет Аркадий Иванович, давай истории «из жизни» рассказывать. На это он тоже мастер был, даже «гроссмейстер». Так входит в роль, что, где правда, где выдумка, не разберешь. Большой артист в нем погиб.