Виток истории
Шрифт:
Я поцеловал ее, прижал к себе и отпустил. Быстро пошел по тропинке. Я думал о силе человека и силе природы, о доброте человека и безразличии природы, о мудрости человека и слепой неотвратимости природы, о том, что лучи звезд оказываются острыми и ранят.
Внезапно прозвучал сигнал видеофона. Вызывали по первой оповещательной. Я нажал кнопку включения. Раздалось:
«Говорит «служба помощи». Слушайте все, находящиеся в квадрате М-272. У входа в парк Крафта…»
У меня что-то оборвалось внутри, прежде чем я расслышал
«…плачет женщина. Кто знает ее, отзовитесь».
На экране возникла знакомая согнутая фигурка. Майя по-детски размазывала слезы кулачком, пытаясь справиться с ними.
«Кто знает эту женщину, отозвитесь».
Я знал эту женщину. Я догадывался о причинах горя. Но я боялся, что на этот раз даже «служба помощи» — самая распространенная служба на Земле — не сумеет помочь.
— Привет, старина! — рявкнул Степ Степаныч, опуская мне на плечи свои могучие руки. — В конце концов прибыл договориться о новых заказах. По знакомству выполните в первую очередь? Или посмеете поставить в общую?
Он грозно-вопросительно изогнул правую бровь.
Я изобразил легкий испуг, и он довольно засмеялся, спросил:
— Ну, выкладывай, как вы здесь живете?
Его бас рокотал и гремел, как обычно, но я его слишком хорошо знал и между паузами различил тревожные нотки. Понял, что он должен говорить со мной о чем-то, о чем ему говорить не хочется.
Он расспрашивал и сам рассказывал новости, явно оттягивая другой, заранее подготовленный разговор. Это был один из его приемов.
Но я в таких случаях действовал иначе. И сейчас спросил напрямик:
— Не начнешь ли с главного?
Он сердито свел лохматые брови:
— Неужели двести пятьдесят лет не могли тебя изменить?
Я не отозвался на шутку. И ему не оставалось ничего другого, как ответить на мой вопрос:
— Посоветоваться с тобой хотел. Понимаешь, как видно, я устал в последнее время. Не могу запомнить никаких новых данных. Не лезут в голову, хоть она у меня всегда была просторной. Конечно, это — временное явление, но досадно, черт возьми! В самый разгар работы! Чего доброго, придется еще брать внеочередной отпуск!
Раз он так хорохорится, — дело плохо. Я ловил его взгляд, но он отводил глаза. Значит, и он понял, в чем тут дело. (По глазам мы безошибочно определяли, когда кто-то из нас говорил неправду.) Он знал, что это не «временное». Может быть, успел поставить и проверить диагноз, как это сделал я. Собственно говоря, я мог бы поставить этот диагноз раньше, если бы не был так упрям. Мог бы предвидеть его еще тогда, когда мы начинали опыт.
Ведь память притупляется не из-за возраста, а из-за груза. Ребенок запоминает лучше, чем взрослый, в основном потому, что в его кладовой много свободного места, что доска его памяти чиста, свободна от записей, каждое слово на ней отчетливо видно.
Но я ошибся, полагая, что когда человек забывает о чем-то, то он совсем выбрасывает это из ячейки памяти, освобождая ее
Теперь-то я понимал, что творилось со мной и с Майей, почему я не мог запомнить новых сведений, почему видел страшные сны, где путалось прошлое и настоящее. У Майи состояние было не лучше, поэтому я и увидел тогда ночью перед ней аппарат для детей, начинающих обучение. Но я продолжал надеяться, отыскивая средства, которых не существовало.
Дело в том, что это нельзя было назвать болезнью, — так проявлялись свойства наших организмов. И чтобы бороться против этого, нужно было бороться против самих себя.
— В конце концов все решается просто, — донесся будто из-за двери голос Степ Степаныча. — Необходимо хорошенько отдохнуть. Я переучился, как студент перед экзаменом.
— Значит, мы готовились к нему вместе, — сказал я, и на этот раз он не отвел взгляд. — Исчерпался лимит памяти — вот как это называется. И ты знаешь все не хуже меня.
— Нам придется на время оставить свою работу, подыскать новую, — сказал Степ Степаныч. (Я не ошибся — он немало думал об этом.) — Такую работу, где не пришлось бы пополнять память. Ведь у каждого из нас колоссальный опыт. А тем временем медицина что-нибудь придумает.
— Да, придется некоторое время побездельничать, — ответил я в тон ему, как можно беззаботнее. — Море и солнце. Азартные игры. Пикники. Путешествия с женами. Недаром говорят, что безделье тоже работа. Если бы это было не так, от него бы не уставали.
— В конце концов люди принимаются за работу, когда хотят отдохнуть от безделья! — рявкнул он. — Мы были идиотами! Помнишь, как отлично жили некоторые людишки без всякой работы? Их называли рантье или тунеядцами, и они гордились этими титулами.
— Это было давно! — сказал я резко, потому что мне надоела игра и я слишком хорошо понимал своего друга. (Впрочем, оказалось, что я его понимаю не до конца.) — Но нам все равно придется на некоторое время отстраниться от дел. Конечно, найдется такая работа, которую и мы сможем выполнять. А пока…
— Я уже нашел место для отдыха, — сказал Степ Степаныч, вытаскивая карту. — Вот этот заливчик, а? Потом — путешествие в лунные заповедники. Вы все могли бы поехать раньше.
— А ты?
— Я — потом. Как только закончу одно дельце. Это недолго.