Виток истории
Шрифт:
— Но как же тебе удается?.. Он понял, о чем я хотел спросить.
— Стимуляторы. Принимаю их, когда необходимо что-то запомнить.
— Интересно… Какие же именно?
Он подал мне листок бумаги и поспешно сказал:
— Не советую следовать моему примеру. Нужно все время увеличивать дозу. Это небезопасно. Вот зачем он пришел!
— Отправим жен на этой неделе, — предложил я.
— А вы с Юрой?
— Нам нужно закончить работу. Создание защитной энергетической оболочки вокруг организма. Ты знаешь. А потом поедем и мы. Давно мечтал
— Вот совпадение! А я собирался поохотиться, — улыбнулся он. — И волей-неволей… Его лицо снова стало озабоченным.
— Смотри же не злоупотребляй стимуляторами. За кончишь работу — и точка. Иначе наступит отравление, появятся припадки, провалы сознания. Это похоже на безумие. Я испытал на себе.
«Так вот что с ним было тогда — отравление стимуляторами! — подумал я. — Но какой выход? Безделье? Безоблачная жизнь? А чем это лучше безумия?»
Я сказал:
— За меня не беспокойся. Приказано бездельничать — будем бездельничать. Он недоверчиво спросил:
— И на новую работу потом перейдешь? На такую. чтобы полегче?
— А почему бы и нет? Так даже интереснее.
— Вот это дело! — обрадовался он. — А то всегда выбираем такие занятия, что впору надорваться. Признаюсь: я подумывал об этом и тогда, когда ничего такого еще не стряслось.
— Главное, чтобы жизнь была интересной.
Он поднялся, проговорил на прощание:
— Увиделся с тобой, побеседовал — легче стало. И яснее. Нас поневоле ждет безоблачная жизнь, старина!
— Так договорились?
— Уговор дороже дела.
Я протянул ему руку, но тут же передумал. Обнял его за плечи, притянул к себе. Он с готовностью закинул подбородок на мое плечо, щекой касаясь моей щеки. Так не нужно смотреть друг другу в глаза…
Степ Степаныч дышал тяжело, с присвистом. Крупные выпуклые черты лица искажались судорогами волнения, львиная голова то поднималась с подушки, то опускалась, как будто он всматривался во что-то и не мог увидеть или кого-то ждал. Он смотрел на нас глазами, полными мучительной напряженности, отчаянного усилия, и не видел нас. Врач, стоящий за его спиной, развел руками…
Юра кусал губы, Майя бессильно уронила руки на колени, жена Степ Степаныча смотрела куда-то по верх его головы. И все мы думали, думали, пытаясь увидеть выход из ловушки.
Конечно, закончив одну работу, он начал другую. Иначе он не мог. Злоупотреблял стимуляторами, все увеличивая дозу. Я знал еще во время нашего последнего разговора, что все слова о безделье и отдыхе, о другой работе ничего не стоят. Не потому, что море, путешествия, развлечения, а потом — легкая полуавтоматическая работа, где не нужно приобретать новых знаний, хуже безумия и смерти. Но ведь мы были полны сил. Наши мышцы эластичны, как у юношей, дыхание ритмично и спокойно даже после быстрого бега. Мы не могли принять новую долю.
Я прислушивался к тишине мучительного ожидания, и мне казалось, что пахнет мышами, которые остались лишь в зоопарках.
— Чтобы спасти его, — я не узнавал собственного голоса, — мы произведем смыв памяти излучениями в узком диапазоне…
— Да, больше ничего не придумаешь, — сказал Юра и облегченно вздохнул.
Я удивленно смотрел на него; как легко он воспринял мое предложение! Я ожидал другого…
— Так мы спасем и его, и себя, — прошептала Майя и ободряюще улыбнулась мне, как в прежние времена.
Жена Степ Степаныча задумчиво смотрела на мужа, опершись на руку. Может быть, она гадала, вспомнит ли он ее после «смыва». Все они делали вид, что не боятся опасности и не знают, кто в ней виноват. И я подумал: не является ли наивысшим достижением человека умение правильно воспользоваться правом выбора, сделать верный ход в шахматной партии после того, как уже сделано столько ходов наобум?..
Этот странный рыжий человек, сухощавый и гибкий, как юноша, с широкими плечами и тонкой талией, ожидал меня в моем доме.
— Только взгляни, какой прекрасный гравилет я тебе предлагаю! — сказал он, увлекая меня на эскалатор. — Собственная конструкция, автопилот руководствуется и твоими желаниями, и безопасностью.
Он тащил меня к гравилету, а я пытался вспомнить, где его видел и как его зовут. И поэтому, когда он спросил «берешь?», я согласно кивнул головой.
Его веснушчатое задиристое лицо ослепительно заулыбалось, показав крепкие белые зубы.
— Спасибо за подарок! — воскликнул он, и я не понял, на что он намекает и чего от меня хочет за свой аппарат.
Я растерянно смотрел на него, и вид у меня был, наверное, не очень умный. Он еще несколько раз поблагодарил и направился к такому же аппарату, как и подаренный. Но внезапно остановился и снова подошел ко мне. На его лице с острым птичьим носом отражалась нерешительность.
— Позволь спросить тебя… — начал он и, дождавшись кивка, продолжал: — Видишь ли, мне когда-то автомат истории сообщил о совершенно непонятных людях, живших уже в двадцатом веке. Они назывались фашистами…
Он умолк, и губы его дрожали. Но он не обратил на это внимания. Как видно, этот человек не знал о том, что его губы способны дрожать. Я не понимал, почему он так волнуется из-за событий двадцатого века.
— А потом то же самое мне рассказал дед. И еще о нашем предке, имя которого не сохранилось, так как оно недостойно памяти. Сначала его называли грабителем — он занимался тем, что входил в чужие дома и забирал одежду…
На его дрожащих губах мелькнула улыбка, а я не видел в том, что он рассказывает, ничего смешного. Потом понял: он не помнит того, что помню я. Именно поэтому он улыбается, вспоминая о воре.