Витте
Шрифт:
26 октября в Кронштадте случилось восстание моряков и солдат, быстро и с малой кровью подавленное верными правительству воинскими частями. Министры внутренних дел и юстиции решили предать несколько сотен участников восстания военному суду. От него следовало ожидать вынесения многочисленных приговоров к расстрелу и повешению, чем, собственно, славились тогдашние военные суды. Через два дня, 28 октября, все 10 губерний Привислянского края (так называлась тогда Польша) были объявлены на военном положении. В знак протеста Петербургский совет рабочих депутатов объявил 1 ноября всеобщую политическую забастовку под лозунгами «Долой смертную казнь!», «Долой военно-полевые суды!», «Долой военное положение в царстве Польском и во всей России!».
2 ноября 120 тысяч рабочих 526 предприятий Санкт-Петербурга не вышли на работу. Замаячило повторение октябрьских событий, и председатель правительства растерялся. С. Ю. Витте обратился к бастующим с предложением встать на работу и пообещал
Нет ни малейшего сомнения в том, что тактика самых широких уступок общественному настроению была единственно возможной в первые месяцы премьерства С. Ю. Витте. В ноябре — декабре 1905 года сохранялось неустойчивое равновесие сил — не было вполне ясно, чья возьмет. Верхи пребывали в состоянии крайней растерянности из-за невозможности действовать привычными методами прямого и грубого насилия, революционный лагерь не был в достаточной мере организован и объединен единым руководством.
Ретивый П. Н. Дурново рассылал циркуляры с требованием «строгости в действиях», то есть широкого применения насилия. На один из таких циркуляров Министерства внутренних дел, датированный 5 ноября, иркутский генерал-губернатор прислал сердитый ответ: «Все меры, на которые вы указываете, из-за одного чувства самосохранения должны быть приняты, но для этого нужна власть и войска, а ни того, ни другого нет. Чтобы войска действовали твердо и решительно, нужно избавиться от запасных и кормить хорошенько тех, которые в строю, а этого не делается. Запрещение митингов идет вразрез с манифестом и вашими инструкциями, а кроме того, запрещать на бумаге легче, чем не допускать на деле. Аресты при настоящем положении невозможны и могут кончиться бесполезным кровопролитием и освобождением арестованных. Брожение между войсками громадное, а если будут беспорядки, то они могут кончиться только смертью тех немногих, которые еще верны государю. На войска рассчитывать трудно, а на население еще меньше. Вообще положение отчаянное, а от петербургского правительства, не отвечающего даже на телеграммы, я кроме советов ничего не получаю» 58. И это действительно так. Даже казаки, срочно призванные на службу, и те не все оказались надежными. В некоторых подразделениях Донского и Кубанского казачьих войск случались волнения.
Тяжелая служба по предотвращению, а то и подавлению внутренних беспорядков ослабляла армию: войсковые части дробились на мелкие единицы, а те легко поддавались агитации. Лишь гвардия и регулярная кавалерия сохранились в относительном порядке, прежде всего благодаря заслуге великого князя Владимира Александровича. Добровольный перевод офицеров из гвардии на восток им допускался лишь с условием, что обратно в гвардию они не возвращались. Но гвардейские части не распыляли, берегли для экстренных случаев, вроде московского восстания. «Гвардия в 1905–1906 годах спасла положение, без нее переворот 1917 года мог произойти уже тогда», — полагал А. Ф. Редигер 59.
Самую большую тревогу внушало состояние флота. Как писал военный министр, «…он являлся несомненной опасностью для страны. Государь это вполне осознавал и однажды по поводу какого-то беспорядка в Черноморском флоте вполне спокойно сказал, что Севастопольская крепость должна быть готова пустить его, буде нужно, ко дну» 60.
Случались факты и трагикомического свойства. 22 ноября военный министр получил телеграмму, где сообщалось, что комендант крепости Кушка генерал-майор В. П. Прасолов ни с того ни с сего объявил крепость в осадном положении (!), предал военному суду и приговорил к смерти инженера Соколова и еще нескольких лиц, деятельность которых ему внушала опасения. Инцидент объяснялся просто — генерал В. П. Прасолов был горчайшим пьяницей, допивавшимся до потери рассудка.
Опрометчивые шаги правительства могли тогда привести к тяжелым, даже непредсказуемым последствиям. Один из таких шагов сделал министр внутренних дел. П. Н. Дурново, в чьем ведении находились почта и телеграф, разослал циркуляр, запрещавший служащим принимать участие в образованном незадолго до этого «Всероссийском почтово-телеграфном союзе», а несколько активистов этого союза были им уволены с работы. 15 ноября началась забастовка почтово-телеграфных служащих. «На графа С. Ю. Витте, — вспоминал И. И. Толстой, — она произвела положительно подавляющее впечатление и нервировала его окончательно: невозможность получать своевременно необходимые сведения по телеграфу в такое время, когда он считал первейшей необходимостью быть всегда осведомленным о всем существенном, происходящем в стране, затруднительность получения даже и письменных донесений ввиду невозможности сорганизовать курьерскую службу, выводили его из себя и заставляли опускать руки, так как именно в своей осведомленности обо всем происходящем в стране он полагал свою главную силу» 61.
Сочувственное отношение образованного общества к этой забастовке портило графу настроение — как можно в своем озлоблении против правительства доходить до полного забвения интересов страны и своих собственных! На каждом заседании Совета министров, которые в ноябре и декабре проходили едва ли не через день, он устраивал допрос управляющему Министерством внутренних дел о ходе забастовки и о принятых против нее мерах.
Граф И. И. Толстой записал по свежим следам событий: «Мое личное впечатление таково, что П. Н. Дурново в то время сам был крайне смущен забастовкой своих подчиненных и во всяком случае не проявлял никакой самоуверенности, говоря в Совете об ее исходе. Напротив, в нем были заметны постоянные колебания между решимостью проявить крайнюю строгость и желанием попытаться вступить на путь некоторых уступок; на одном он стоял твердо, и в этом мы все единодушно с ним соглашались, что такая забастовка нетерпима, представляет собою ужасное безобразие и должна быть прекращена» 62.
Как это ни странно, но работа обновленного Совета министров первого состава документирована неважно. Стенограммы на заседаниях правительства не велись, а протоколы, и то лишь с краткой записью повестки дня, составлялись только в промежутке между 10 января и 18 апреля 1906 года. Это делает изучение истории «первого конституционного правительства» России занятием непростым. Нет точных данных даже о том, сколько раз оно собиралось на заседания.
Историк Н. Г. Королева насчитала 31 заседание правительства С. Ю. Витте. В 1990 году ленинградские ученые опубликовали весь выявленный ими комплекс документов, оставшихся от деятельности кабинета С. Ю. Витте. Произведенный по ним подсчет дает иное число заседаний — 57. Фактически же их было больше — И. И. Толстой вспоминал, что в ноябре — декабре 1905 года в течение двух-трех недель правительство собиралось не только ежедневно, но иногда даже по два раза в день — утром и вечером 63. Следовательно, некоторые заседания кабинета были, по-видимому, неофициальными.
Первое «официальное» заседание правительства во главе с графом С. Ю. Витте, как уже говорилось, состоялось 29 октября, последнее — 18 апреля. По месяцам они распределились так: в октябре — 2 заседания, ноябре — 15, декабре — 8, январе — 9, феврале — 7, марте — 12, апреле — 4. И это не считая трех совещаний в Царском Селе в декабре, феврале и апреле, посвященных избирательному закону, учреждению Государственной думы и Совета, а также Основным законам Российской империи. Помимо Совета министров С. Ю. Витте председательствовал еще и на заседаниях Комитета министров. Наконец, председателю правительства приходилось отстаивать свои законопроекты при прохождении их через Государственный совет.
Обычно дела в Госсовете рассматривались в порядке очередности, и со дня поступления дела до его обсуждения в заседании часто проходило несколько месяцев. Совершенно игнорировать Государственный совет С. Ю. Витте не мог да и не хотел, поэтому для срочных временных законопроектов (о печати, о собраниях и союзах, о стачках и пр.) он выхлопотал у императора повеление о внеочередном их прохождении вместе с предписанием обсудить их в одно или несколько заседаний. В последнем случае заседания назначались ежедневно. Для членов Госсовета, средний возраст которых превышал 60 лет, это было тяжким испытанием — заседать приходилось по несколько дней подряд без перерыва с часу дня и до семи вечера. Несмотря ни на что, любители поговорить часто затягивали обсуждение, что страшно нервировало премьер-министра. Граф И. И. Толстой не раз был свидетелем тому, как С. Ю. Витте, сказав в общем собрании Госсовета обыкновенно нескладную, но резкую и убедительную речь, выходил в буфет, чтобы успокоить нервы папиросой, и там, в возбуждении расхаживая взад и вперед, подобно «зверю в клетке», ворчал: «„Ну что тут поделаешь? Работаешь, не спишь по целым суткам, спешишь дело делать, а тут приходится еще время терять. Им легко рассуждать и сидеть каждый день по шесть часов; им нечего другого и делать, а мы теряем время; и ведь не с них, а с меня взыщут, если я что-нибудь вовремя не сделаю. Господи, вот каторга…“ — и, бросивши папиросу, опять большими шагами шел в зал, опускался на свое место, чтобы через некоторое время опять вскочить с возражением кому-либо из говоривших с новою энергиею» 64. Ретироваться из зала заседаний у премьера, в отличие от других министров правительства, не было возможности, поскольку он был крайне заинтересован в успешном прохождении почти всех дел, разбиравшихся в общем собрании Государственного совета.