Виттория Аккоромбона

Тик Людвиг

Граф Пеполи приехал из Болоньи и поспешил нанести визит семье Аккоромбони, ныне Перетти. Эти люди были для него самыми замечательными из тех, кого он когда-либо встречал. Виттория очень обрадовалась его приходу, поскольку в нынешнем удрученном состоянии любой образованный чужеземец был для нее утешением. После первых приветствий граф заявил:

— Я должен, почтенная, сообщить вам о событии, которое меня действительно встревожило. Несколько месяцев назад смертельно напуганный Тассо тайно бежал из Феррары. Никто при дворе тогда не знал, куда он может отправиться. Наконец узнали, что он жалким нищим добрался до своей сестры в Сорренто. Теперь что-то снова привело его в Рим. Но, Боже, как он изменился! Он просто не похож на себя! Почти неузнаваем. Каким полным достоинства и

спокойным был он при той памятной встрече: нежная благородная грусть переполняла и облагораживала все его существо, он был мягким и скромным и все-таки чувствовал свою значимость, — а теперь? Я видел Тассо у его покровителя Сципио Гонзаги — истеричный, издерганный, снующий туда-сюда, как безумный, лицо серое, глаза потухшие, спешит что-то сказать, заикается, постоянно задает вопросы и не ждет на них ответа, — воплощение страдания и отчаяния. Этот великий, прекрасный, одаренный человек, который еще недавно верил в свои силы и мог дарить неизведанное счастье другим… О, как причудлив узор на полотне нашей жизни: то, что кажется сказочным даром, часто способно уничтожить нас, а призрачное счастье, влекущее к себе, оборачивается бедой.

Витторию глубоко потрясли слова графа, она вспомнила тот прекрасный день в Тиволи.

— Все его друзья, — продолжал граф, — прежде всего Гонзага, — заклинают его ни в коем случае не возвращаться в Феррару. Князь взбешен, принцессы от него отвернулись, завистники и враги Тассо правят бал. Но злой демон, кажется, гонит его туда в спешке и тревоге. Он ни о чем больше не думает и не говорит. Чтобы доказать преданность и верность своему господину и дать понять, что раскаивается, он пришел к Мазетто, агенту Альфонса, и живет там. Вот вам портрет человека, прекрасного, благородного, но исчерпавшего свои силы.

В светских кругах Рима, конечно, много говорили о неожиданной смерти двух молодых женщин — Элеоноры и Изабеллы, так скоро последовавших друг за другом. Лишь немногие верили в то, что причиной их ухода стала внезапная болезнь. Донна Юлия с возмущением отзывалась о преступных мужьях.

— Я никогда не видела этого герцога Браччиано, но мне кажется, он ужасен, — решила она. — Убийство слабых, беспомощных женщин — это еще более омерзительно, чем жестокость, которую может позволить мужчина по отношению к мужчине.

— Часто, — заметила Виттория, — причина подобного кроется не в самом поступке, а в судьбе, неотвратимость которой обусловлена цепью обстоятельств. Из рассказа чужеземца, который вовсе не пытался сказать ничего плохого, я поняла, что донна Изабелла, должно быть, очень ограниченное существо. Когда обрывается такая жалкая жизнь, можно выразить сожаление, но потеря невелика. А мужчина — да, его нужно осуждать, но чувствовать перед ним ужас, почему? Браните лучше жестокие нравы нашей страны, пресловутую честь, как ее называют мужчины, — этот черный туманный призрак, которому принесено уже так много жертв. И кроме того, прежде чем вынести приговор, нужно знать точно обстоятельства произошедшего. Я не собираюсь защищать князя или прощать его — он мне неизвестен, но я считаю, что любая женщина, если любит, испытывает перед мужчиной своего рода робость, через которую таинство любви получает новое освящение. Она означает преклонение перед истинной мужественностью, и женщина чтит ее: каковы бы ни были отношения между супругами, всегда есть граница, где они, пусть не чужие, но всё же остаются загадочными друг для друга. Любящий муж тоже никогда до конца не поймет жену. Нежность, самопожертвование, стремление отдаться полностью тоже внушают ему своего рода страх.

Матери эти слова были неприятны, ибо каждое звучало насмешкой над бессилием Перетти. В комнату неожиданно вошел испуганный камердинер и сообщил, что герцог Паоло Джордано Браччиано просит доложить о себе. Даже мать, привыкшая к ежедневным визитам самых знатных людей, несколько смутилась. Виттория вскрикнула, когда в комнату вошел царственной походкой одетый в траур герцог, — она узнала в нем дона Джузеппе. У матери на устах застыли слова, которые она собиралась сказать.

— Благородные синьоры, — произнес Браччиано

своим красивым, звучным голосом, — должны принять меня как старого знакомого. Неизвестному дону Джузеппе вы оказали доверие, почему же другое имя должно отдалить меня от вас?

— О ваше сиятельство, — воскликнула донна Юлия, придя в себя, — почему вы так коварно обошлись тогда с нами и с нашим Капорале? Теперь вы, должно быть, наслаждаетесь нашим смущением?

— Ваша дочь, уважаемая госпожа, — ответил герцог, — не кажется мне смущенной. И прошу вас, снимите с меня это подозрение, оно противоречит моему характеру. Тогда я несколько недель жил в Риме инкогнито, как люблю обычно делать, чтобы время от времени чувствовать себя свободным от уз общества. Это дает возможность лучше узнать себя и других людей, каковы они на самом деле. У меня дома считали, что я нахожусь в Неаполе по важному делу. Я случайно познакомился с честным доном Капорале, и мы долго говорили о вас; а поскольку я назвался незамысловатым именем, он взял на себя ответственность ввести к вам в дом нового знакомого. За это я ему благодарен вдвойне, ибо возможность стать вашим другом — одно из самых счастливейших событий в моей жизни.

После обмена любезностями беседу продолжил Пеполи, знакомый с герцогом уже несколько лет. Виттория была как во сне и сидела молча. Ее глаза постоянно устремлялись на гостя, она сравнивала свои прежние чувства, когда только познакомилась с ним, с нынешними. В ее отношение к этому человеку добавилось что-то новое: она растерялась и в то же время чувствовала, что счастлива, что жизнь приобрела для нее новый смысл.

Гости ушли поздно, пора была ложиться спать, но молодого Перетти еще не было дома. В последнее время он стал часто задерживаться в компаниях сомнительных друзей, но никогда еще он не заставлял ждать себя так долго, как сегодня. Все забеспокоились, начали расспрашивать слуг, где может быть молодой человек, когда у ворот дома поднялся шум. Открыли двери, и совершенно незнакомые люди внесли тяжело раненного юношу. Оказалось, что он с кем-то повздорил, схватился за шпагу и был ранен.

Мать вздохнула, подумав, что никогда она не найдет то, что называла настоящим счастьем жизни, и, сетуя на судьбу, направилась к себе в спальню. Позвали врачей, и Виттория всю ночь провела у постели стонущего, страдающего мужа.

Утром у больного поднялась температура, сильно озаботившая врача, присланного на сей раз Монтальто. Наконец страдалец впал в забытье, и появилась надежда на выздоровление. Виттория не отходила от Перетти, почти не спала и не ела, ухаживая за ним: часто меняла повязку на плече, кормила его, утешала, когда он скулил от боли, чтобы хоть как-то облегчить его страдания. Она ни с кем не виделась и не выходила в гостиную. Даже приход Браччиано не заставил ее это сделать, и Капорале, снова прибывший в Рим, не увидел своей молодой подруги, а мать молча дивилась самоотверженности дочери, которой не могла в ней предположить.

Пролетела неделя. Кардинал, много раз посылавший справиться о состоянии здоровья своего племянника, наконец появился сам. Было заметно, как сильно он переживал за юношу, как пугала его возможность потерять своего любимца.

Подробно расспросив о его состоянии, он сам проверил его пульс, осмотрел, как мог, и наконец успокоился, увидев определенное улучшение. Появилась надежда, что через несколько недель исчезнут последние следы болезни, молодость сделает свое дело.

— Но как ты угодил в эту злосчастную ссору? — спросил кардинал.

— Мой благородный дядя, — ответил племянник, — это последствия прежних грехов; буйные друзья моей молодости, с которыми я жил и с кем проводил время в тот день, когда впервые увидел Витторию, — преследуют меня теперь упреками, что я отвернулся от них. Тот, с кем я в то время дружил больше всех, — богатый молодой Чезаре Валентини — уже давно нарывался на ссору. Ах, почтеннейший, я молод, вспыльчив и в ответ на упреки бывших приятелей не сдержался и наговорил им всякого: об их грубости, низости… Они напали на меня. Их было много, а за меня некому было заступиться. Я услышал, что после той стычки Валентини бежал, потому что боится суда, а еще больше вас, дядя.