Витязь на распутье
Шрифт:
После выборов Брянцева вице-председателем мне стало понятно, что его полк трогать нельзя. Может, это и хорошо, поскольку именно в нем служит сотня Андрея Подлесова, а в ней одним из десятников Снегирь, с которым я на всякий случай встретился, якобы заехав за Васюком, получившим отпуск.
О своем обещании, данном мне близ Волги, десятник помнил, так что тут все оказалось в порядке. А вот нездоровые слухи касаемо Гришки-расстриги уже начали ходить среди стрельцов. Правда, пока безуспешно. Во всяком случае, оба кабацких ярыжки [119] , которые заводили со стрельцами эдакие крамольные речи, были быстренько схвачены. Одного грохнули там же при попытке бежать, а второй исчез в казематах Константино-Еленинской башни.
119
Так на Руси называли завсегдатаев питейных заведений.
Басманов, с которым я поговорил по поводу этих слухов, был настроен благодушно.
– У меня и мышь худого слова не пискнет, – заверил он меня. – К тому ж ныне иных забот в достатке, куда важнее. Государева женитьба, она…
Я понимающе кивнул. И впрямь царская свадьба – мероприятие такое, что ой-ой-ой, всем седых волос прибавит – от постельничего до самого последнего поваренка в царских палатах.
Кстати, за то, что Марина Мнишек вместе с папашкой уже выехала из Самбора, Дмитрий мог бы хотя бы сказать мне спасибо. Не думаю, что без моих советов они так резво сорвались бы с места.
Нет, должное оправдание для этой торопливости у них имелось. Мол, негоже будущей императрице всея Руси сидеть в Кракове, где собирался обвенчаться с юной Констанцией король Сигизмунд, ниже австрийской эрцгерцогини. На самой свадьбе – да, понятно, ибо она невеста, а вот далее… Лишь поэтому, дабы уберечь от унижения свой будущий титул, Марина спешно выехала на Русь. А то, что вдогон за ними потянулся пышный шлейф батюшкиных кредиторов, отношения к делу не имеет.
Надо ли говорить, что Дмитрию было не до меня. Едва узнав о долгожданном выезде Марины, он заметался, торопясь все успеть. Планов-то громадье, а времени в обрез, так что ему было не до благодарностей и вообще ни до чего. Хотя, может, оно и к лучшему, поскольку на все мои просьбы и пожелания он только отмахивался, торопливо бросая на ходу один и тот же стереотипный ответ:
– Скажи Еловику, пущай заготовит должный указ.
И все.
Более обстоятельно мне удалось поговорить с ним лишь один раз, перед самым отъездом, когда я окончательно определился с выбором четырех стрелецких полков и прочими делами. Да и то разговор этот все равно касался свадьбы, на которой, судя по его словам, ему очень хотелось бы увидеть именно меня и Федора, как наиболее дорогих и желанных гостей. Более того, он в случае нашей задержки будет всячески откладывать день венчания, но предупредил, что далее Масленицы перенести его не выйдет – следом за ней Великий пост, во время которого свадьбы церковью воспрещены, а потому просьба уложиться до этого срока.
Поначалу я был несколько удивлен, решив, что эти пожелания всего лишь дежурный комплимент, но потом до меня дошло. Непобедимый кесарь жаждет, чтобы мы с Годуновым преподнесли ему своеобразный свадебный подарок – Эстляндию. Однако запросы у нашего «инператора»! Это даже не Остап Бендер, требовавший миллион на блюдечке с голубой каемочкой, – куда круче.
Обещать ничего не стал, заявив, что там будет видно, но заверил, что приложу все силы, дабы успеть, а заодно подсунул ему два очередных указа. На сей раз оба касались Шеина. Согласно одному из них окольничему надлежало выдвинуться совместно с четырьмя стрелецкими полками князя Мак-Альпина, добраться до Ивангорода и принять там воеводство. Второй – секретный – был датирован следующим числом и отменял предыдущий, вменяя в обязанность Михаилу Борисовичу быть третьим воеводой в войске князя Мак-Альпина и во всем следовать его дальнейшим указаниям, каковыми бы они ни были.
Ниже имелась приписка: «А быть в походе всем без мест». Ее я добавил во избежание попыток Шеина местничаться. Со мной-то вряд ли, все-таки я такой же окольничий, как и он, вдобавок еще и князь, а вот с Зомме, который второй воевода, запросто.
Под конец беседы с государем мне вспомнился избранный вице-спикером ростовский митрополит Кирилл. Как-никак ныне он мой коллега, такой же зампредседателя собора, и я на всякий случай напомнил Дмитрию, что теперь-то, после избрания, сгонять владыку с его епархии нельзя ни в коем разе – члены Освященного собора могут быть недовольны, а то и, чего доброго, решат, что это начало репрессий, направленных против них. Скорее уж наоборот, надо всячески выказать к нему да и прочим свою ласку и милость. И тут же вынул еще один заготовленный указ.
Согласно ему утверждалось, что если депутат является не просто членом собора, но входит в какую-либо комиссию, то ему надлежит выплачивать не три новгородки в день, а гораздо больше – три алтына, заместителям комиссий – четыре, а ее старшим – пять. Не забыл и товарищей председателя, и самого председателя. В дни работы собора жалованье секретаря должно быть десять копейных денег в день, у замов – полуполтина, а у председателя вдвое больше.
– Так ты меня без последних портов оставишь, – проворчал Дмитрий.
– Пятьдесят пять с половиной рублей в месяц на оплату всего руководства Освященного собора – это много?! – возмутился я. – Да у тебя один Мстиславский в сенате чуть ли не вдвое больше получает [120] , а что делает, чем занимается? Ничем. Как, впрочем, и все они. Зато деньжищ на них из твоей казны уходит тьма-тьмущая. Тоже мне Федеральное Собрание нашлось! А собор одним постановлением о холопах и закладничестве тебе сотни тысяч принес.
– Сам же ведаешь, нельзя мне никого из сената убирать, – возразил он. – Я б их половину оттуда выгнал, да руки коротки.
120
Оклад думного боярина Федора Ивановича Мстиславского составлял 1200 рублей в год.
– Тогда хоть не прибавляй, – посоветовал я, остывая – уж больно грустно он произнес насчет коротких рук.
– Как же, не прибавишь тут, – хмыкнул государь. – Вон, теперь и Федора Никитича тоже придется включать, иначе обида.
Я нахмурился. Имя-отчество звучали как-то знакомо, но так сразу и не сообразишь. Из Голицыных, Шереметевых? Да нет, что я – они давно в Думе. Долгорукие, Трубецкие? Видя недоумение на моем лице, Дмитрий пояснил:
– Романова.
– Так ведь мы договаривались, что в Думе, кроме патриарха, из церковных архиереев никого не будет, – напомнил я.
– Ах да, ты ж ничего не ведаешь, – спохватился он и принялся рассказывать.
Оказывается, мы понапрасну спорили о Филарете и приемлемой для его бывшего высокого титула боярина церковной кафедре. Старец меж тем поступил куда хитрее и сделал неожиданный ход конем. В ответ на предложение занять место рязанского архиепископа он замялся, попросив время на раздумье.
Поначалу Игнатий решил, что старец кинется с жалобой к Дмитрию – родню забижают! Хотя даже если бы тот на самом деле был сыном Ивана Грозного, то я на месте Филарета постыдился бы упоминать о родственных отношениях – если призадуматься, то он же ему вообще никто. Как тут в народе говорят: ваш-то Охрим да нашему Митяю троюродный Ефим.