Витязь на распутье
Шрифт:
Оставалось только в очередной раз подивиться тому, насколько сильно условия жизни влияют на внешность человека. Взять моего дядьку, так ему уже сорок, а выглядит он практически в точности как Александр, если не моложе. Хотя нет, насчет «моложе» я хватил через край – если бы не борода, то мужик так и тянул бы примерно на свой возраст.
Обещать я ему ничего не стал – еще не хватало поссориться с настоятельницей, если она вдруг воспротивится, поэтому на все его просьбы отвечал уклончиво. Попробовал даже напугать Александра. Мол, война не торговля, пушки грохочут, пути свистят, кровь, грязь, раны, смерть, которая неизвестно, за каким углом тебя поджидает. Однако я добился лишь обратного эффекта – он загорелся не на шутку. В глазах огонь, руки чуть ли не трясутся от нетерпения схватить пищаль с саблей – и врукопашную.
Пришлось ответить напрямую. Мол, если я получу добро от игуменьи, тогда конечно, а если нет – не обессудь…
Ксения такого шока, как я в баньке, не испытала, но столь явное сходство Александра со мной ей явно не понравилось. Видя ее испуг, игуменья сжалилась и уже после третьей перемены блюд ласково произнесла, обращаясь к нему:
– Сыт ли? – И, не дав ему раскрыть рта, кивнула. – Вот и славно. А теперь ступай.
Александр умоляюще поглядел на настоятельницу, но она неумолимо повторила свое требование, успокоив его:
– Все я памятаю, так что не томись душой, слово свое сдержу.
Александр благодарно кивнул, послушно встал и, поцеловав матери Дарье руку и отвесив учтивый поклон нам с Ксенией, удалился.
Втроем мы пробыли недолго. Ксения выглядела изрядно усталой – шутка ли, все две сотни верст мы отмахали за день. И хотя дорога была на загляденье, поскольку большая ее часть пролегала по льду Волхова, да и оставшийся путь купцы тоже успели хорошо накатать, тем не менее царевну после столь долгого путешествия вкупе с банькой и сытным ужином явно тянуло в сон.
Игуменья, заметив это, сразу же принялась уговаривать ее прилечь. Я присоединился к ней, и общими усилиями царевна была выпровожена к месту отдыха. Надо сказать, что разместили ее с комфортом, причем поблизости от избы настоятельницы.
– Как будто ждали ее, – заметил я, наблюдая в маленькое оконце (удивительно, но оно оказалось стеклянным, а не слюдяным), как монахини сопровождают Ксению и двух ее прислужниц к месту для ночлега.
– Именитым гостьям приятно, когда их размещают вот так вот, на почетном месте, – пояснила игуменья. – Они, глупые, мыслят, что раз поблизости к настоятельнице да к храму, стало быть, и к богу тоже. Но что до Ксении Борисовны, ты, князь, даже не сумлевайся – здесь она в надежном месте. Уж кого-кого, но нареченную сына князя Константина Юрьевича я всяко уберегу.
Я было заикнулся насчет ратников, которых собирался оставить для вящей надежности, но мать Дарья внесла коррективы:
– Полсотни – это ты излиха хватил. Одного десятка и то за глаза – в ентих краях озоровать некому.
В конце концов пришли к компромиссу – двадцать человек. Правда, им самим придется выстроить для себя избу, а вот что касается платы за прокорм и прочее, игуменья отказалась наотрез. Мол, ей и монастырю вполне довольно доходов с рыбной ловли на Волхове и с ее вотчины под Устюжной, так что нужды нет, да и не желает она брать хоть полушку с сына Константина Юрьевича, а уж коль жаждется расплатиться, пусть внесут свою лепту в благоустройство обители. Мне же вместо серебра, которое я хотел оставить на прокорм царевны и ратников, предложили оказать ответную услугу и прихватить с собой одного человечка.
Так-так. Кажется, я знаю, о ком сейчас пойдет речь. Вот только ведомо ли матери игуменье, что я еду на войну, где возможно всякое? Сомневаюсь.
– Думала, ты сам о нем спросишь, – вздохнула настоятельница и похвалила: – Молодца, князь, терпелив. Ну а мне таить неча. Как видишь, хоша и побыл князь Константин в Белозерье всего ничего, и седмицы единой не будет, ан памятку о себе оставил. С кем уж он согрешил – бог весть, но что следок евоный, я враз смекнула, егда младеня впервой узрела. Он и тогда вылитый был батюшка, а ныне с кажным годом все боле дивуюсь – случается же такое сходство.
Сознаваться в своем грехе она явно не хотела. Да и был ли грех? Почему бы моему дядьке не переспать еще с кем-нибудь? Но еще раз прикинув, я пришел к выводу, что мое первоначальное предположение о возможной матери Александра и есть самое вероятное. Не такой уж рьяный бабник дядя Костя, да и со временем у него был напряг – всего с неделю, а то и меньше он пробыл в Горицком монастыре и все эти дни был занят только одной дамой. Да-да, той, что сидела напротив меня и упорно таилась, не собираясь говорить мне всей правды. Впрочем, понять ее можно. И без того неясно, как я отреагирую на своего единокровного братца, а если заикнуться, что он ее сын…
Словом, все правильно.
– А он сам знает о том, кто его отец? – поинтересовался я.
– Я не сказывала, а боле ему узнать не от кого, – пожала плечами она и осеклась, сообразив, что проговорилась.
Я деликатно отвел взгляд в сторону, чтобы она ничего в нем не прочитала. Правда, чуть погодя пожалел об этом, поскольку услышал глухой голос игуменьи:
– Ну да, так оно все и было…
Я повернулся к ней. В глазах слезы, но в то же время и непреклонное упрямство, да и голова не опущена, а напротив – горделиво вздернута.
– Осуждаешь? – В голосе явственно прозвучал легкий вызов.
– Кто я такой, чтоб осуждать, – возразил я. – Сказано в Писании: «Не судите, да не судимы будете». А… Александр, пожалуй, если б знал, то лишь гордился бы своей матерью.
– Благодарствую, князь, – сдержанно поблагодарила она меня и заметила: – Как погляжу, ты весь в батюшку пошел. – И она прикусила губу.
Мне стало неловко, и я постарался сменить щекотливую, да вдобавок и неприятную для обоих тему, заметив, что Константин Юрьевич не раз рассказывал мне о ней, притом всегда только в самых лестных тонах. В подтверждение своих слов привел наглядный пример – если бы не знал, что она тут настоятельница, то какого рожна поперся бы за тридевять земель от Новгорода, когда совсем под боком имелись и Богородичный девичий, и куча других женских обителей.
Понравилось. Улыбнулась. Но не удовлетворилась услышанным, жадно потребовав подробностей – что еще рассказывал о ней мой батюшка. Пришлось изобретать на ходу. Мол, не раз говорил, какая она умная, красивая и добрая, а как-то обмолвился… Я склонился поближе и заговорщическим шепотом произнес:
– Одно плохо – счастья бог не дал. Все при ней, только дураку в жены досталась. Жалел он тебя, матушка, вот что, и сильно жалел.
Бог ты мой, сколько радости было на ее лице. Даже прослезилась, хотя и попыталась это скрыть, принявшись энергично сморкаться и приговаривая, что хворь, скрутившая ее по осени, хоть и миновала, да не до конца – и насморк, и глаза иногда слезятся.