Витязь специального назначения
Шрифт:
— Без человека меня не выпустят из городища.
— Тьфу ты, всё не слава Богу. Ну, пошли.
К счастью, постоялый двор был недалеко от выхода из города. Пришлось, правда, заплатить резану за неурочное открытие ворот.
— Измерение другое, время другое, а взяточники на таможне такие же, как и у нас, — ухмыльнулся про себя Клим, тихонько всовывая серебрушку старшему.
А интересно — как это так получается? Почему люди, вроде, другие, а недостатки те же самые? Кто был тот первый, кому сунули на лапу? И что, интересно, сунули, кусок мамонтятины? Или ракушку какую-нибудь съедобную?
Он громко хмыкнул. Проходящая мимо симпатичная девка приняла это на свой
— А где это твоё чудище лесное?
— Лесное, потому и в лесу.
Две пары глаз удивлённо воззрились на него — как в лесу? Слава вкратце объяснил — как именно. Переварив услышанное, Вихорко рассмеялся.
— Ну, и востёр же ты, Клим. Я бы не додумался.
— А он, того, не сбежит? — с сомнением высказался Весняк.
— Нет, — уверенно возразил Вихорко, — мой отец был в плену у белых орков. Он рассказывал, что они слово, данное даже врагу, ценят выше жизни. Хотя и слопать могут — будьте-нате.
Клим молча наворачивал из своей тарелки, предпочитая не вступать в дискуссии. Он с Урраком он на пару недель вперёд надискутировался, аж язык устал.
…Не зря говорят, что ждать и догонять — хуже нет. После ухода гоблина прошло четыре дня, тянулся пятый…. Хуже всего было то, что Весняк оказался таким занудой. Ну, не мог он ждать молча. То начинал сомневаться в гоблине, говоря, что ещё неизвестно — держат ли они слово или нет. Потом принимался гадать, перебирая все возможные напасти, которые могли приключиться с посланником в пути.
Слушая всю эту нудотень, Климу очень хотелось послать его самого, только не на заброшенную дорогу, а значительно дальше. По глазам Вихорко он видел, что и товарищу хочется примерно того же. Но приходилось сдерживаться — последнее это дело, склоки в коллективе. Однако, Слава чувствовал, как исподволь накапливается раздражение, что ещё немного и он отлает Весняка так, что у него уши вспухнут. Лучше уйти от греха.
— Пойду, прогуляюсь, — он встал.
— Я с тобой, — вскочил с лавки Вихорко, испугавшись перспективы остаться один на один с хмурым Весняком. Но уйти им не удалось. В дверь бомбой влетел сынишка хозяина двора, мальчишка лет десяти.
— Дяденьки, поспешайте к воротам! Там гоблин ваш пришёл, а его стража не пускает. А он говорит, что он к вам, а его всё равно не пускают. А стражники ругаются, а он…
Не дослушав, все трое рванули к воротам. Успели они в самый раз. Корыстолюбивые стражники уже дошли до белого каления, объясняя «тупому» гоблину, что он должен заплатить за вход пошлину, последний же упорно не желал этого понимать.
Клим злорадно оскалился — до наших «братков» им как до Пекина пешком. А тех он и в самое лихолетье перестройки «разводил». Вообще, в этих «тёрках-разборках» Славка чувствовал себя, как молодая щука в пруду с матёрыми карасями — съесть, может, и не съест, но загоняет до потемнения в глазах.
— Погоди, — остановил он брызгающего слюной стражника, — ты чего так расшумелся, старшой?
— Как чего? А за вход кто платить будет?
— Так я ж тебе заплатил, — сделал «простодушное» лицо Клим.
— Когда это? — подбоченился усатый.
— Пять дней назад, вечером. Забыл?
— Так это ж… — начал тот и осёкся, вспомнив, что резану взял за открытие ворот после захода солнца, что было везде строжайше запрещено.
— Или у вас и выход платный? — настаивал
— А-а, — хлопнул себя по лбу стражник, — я уж и запамятовал совсем, столько дней прошло. Пропустите этого дуболома.
Люди, понимающе переглядываясь, стали расходиться. Кое-кто улыбался в бороду. Кто их любит, этих стражников? Известное дело, никто.
Гоблин подошёл к Климу.
— Хозяин, я всё сделал. Моё племя будет ждать в лесу, на дороге.
— Хорошо, молодец, Уррак. Ты не обманешь и я не обману, только доведи.
…Сборы были недолгими. Не прошло и двух часов, как их небольшой караван выезжал через те же ворота. Свернув на развилке на ту самую брошенную дорогу, они постепенно углублялись в лес. И всё бы ничего, только в душе вдруг появилось чувство внутреннего неудобства, как под взглядом затаившегося хищного зверя А лес смыкался над их головами, становился всё гуще и мрачнее, беспокойно фыркали запряжённые в телеги кони, настороженно стригли ушами и всхрапывали. Обеспокоенно заёрзали, заозирались его спутники.
— Ну, где твои соплеменники? — поинтересовался Вихорко у гоблина. Но тот, замерев, тревожно втягивал ноздрями воздух, — да что с тобой?
— Там чёрные орки, — Уррак указал вперёд.
— А твои где?
Вместо ответа орк вдруг с силой толкнул коня Клима в бок с такой силой, что животное повалилось на бок, увлекая за собой всадника в придорожные кусты. Сам же он ничком бросился на дорогу и с ловкостью истинного пластуна скользнул в заросли. С той стороны, куда только что указывал Уррак, засвистели тяжёлые чёрные стрелы. Одна из них разорвала горло Вихорко и тот рухнул с лошади, обливаясь кровью. Ещё две пробили грудь Весняка, он зашатался в седле, в это время третья, ударив между глаз, сшибла и его.
Из леса раздался торжествующий вой. Падение не застало Клима врасплох. Ему, деревенскому, падать с коня было не в диковинку. Он уже сидел и заряженный самострел грозно глядел в грудь Урраку.
— Это как понимать?
— Я не знаю, — отозвался гоблин, — когда я уходил в город, на этом месте я оставил две руки наших воинов.,
Он поднял перед собой две мощных когтистых лапы, на каждой из которых торчало по четыре пальца.
— Ладно, — махнул рукой Клим, — потом разберёмся. Сейчас что делать будем?
— Драться, — Уррак поднял топор, который взял с собой в дорогу, — постарайся, чтобы тебя не взяли в плен, лучше умри в бою.
— Понял, — отозвался Слава и выстрелил по шевельнувшимся кустам. Рёв известил, что стрела не пропала даром. Из-за деревьев выскочили ещё трое. Ну и рожи! Увернувшись от одного, Клим ткнул самострелом в глаз второго. В это мгновение в голове словно взорвалась бомба, — слепящий свет, боль и — чернота.
…Небо над головой было бездонным. Глядя в него, рождалось ощущение, что сам несёшься куда-то сквозь Вселенную невесомой частичкой, замирая от сладкого ужаса и пугаясь собственной смелости. Душа забивалась скулящим испуганным комочком в самый тёмный и тесный, но такой привычный уголок тела, плакала тоскливыми слезами о несбыточном. Скольких уже позвали к себе эти холодные и такие недоступные звёзды, у скольких поколений сердце кровью истекало от этой несбыточности, билось, словно пойманная синичка.