Витязь в овечьей шкуре
Шрифт:
Наташа твердо решила, что сегодня ночью выследит эконома и все узнает. В этом доме творятся странные вещи. Кто-то же должен расставить все по своим местам! Раз уж пошла такая петрушка, и она волею судьбы наслушалась семейных тайн, придется действовать. Возможно, потом, позже, когда она разоблачит настоящего убийцу и снимет с Покровского все подозрения, он поможет ей выпутаться из ее собственной страшной истории?
6
В сумке не оказалось ни одной приличной
Внизу, на первом этаже, звучала музыка, и наевшиеся гости уже переместились из гостиной в холл, поближе к источнику звука. Лина танцевала с Гудмэном, который совершенно растаял от ее внимания, а Иван с Федором – каждый сам по себе – корчились в конвульсиях с полузакрытыми глазами, подняв руки над головой.
Наташа заметила, что аспирант Коля Лесников пристально глядит на Покровского, спрятавшись в тени фикуса. Ухмылка, не сходившая с его губ, приобрела теперь особый оттенок. Он усмехался горько, и взгляд его был туманным.
Наташа хотела еще понаблюдать за ним, но ее отвлекла Марина, которая подошла к отцу и спросила, перекрикивая музыку:
– Пап, а где твои светлые ботинки?
– Что? – удивленно переспросил тот, наклоняя голову. – Ты про что это?
Наташа немедленно придвинулась поближе, делая вид, что направляется к столику за бокалом вина.
– Надеюсь, ты не забыл, – вызывающе сказала Марина, – что на месте преступления нашли следы стоптанных внутрь башмаков?
– Ну да, – удивился он. – Генрих даже показывал следователю всю мою обувь.
– Так вот. Светлые ботинки пропали.
– Это которые светлые? С длинными шнурками? Кстати, а где они могут быть?
– Я не знаю, папа, я у тебя спрашиваю.
Было заметно, что девушка сильно расстроена.
– Но если они пропали, – сердито ответил Покровский, – почему Генрих промолчал?
– Может, он и не промолчал! – возразила Марина, и они с отцом уставились друг на друга.
– Ты что, лазила по дому и считала мои ботинки? Марина! – укоризненно воскликнул он. – Лучше времени не нашлось? Все-таки у нас гости.
– Тебя могут обвинить в убийстве! – выпалила она. – И все твои гости разбегутся!
В ее голосе послышались истерические интонации. Наташа, которой было неловко так долго топтаться рядом с ними, отошла в уголок. Прямо голова кругом идет от всего того, что удалось сегодня узнать! Кстати: остался час до полуночи. Скоро эконом выскользнет из дома... Словно подслушав ее мысли, Генрих появился из кухни и отозвал Покровского в сторону.
– Андрей Алексеич, пока народ тут пляшет да поет, я бы отлучился часика на два-три? У тетки день рождения, хочу заехать, у нее там тоже... банкет. Ты же знаешь, она недалеко, так что я быстро обернусь. И насчет порядка не беспокойся – к утру все будет чистенько.
– Да поезжай, конечно! – разрешил Покровский. – Что ты спрашиваешься?
– Положено – вот и спрашиваюсь, – добродушно проворчал Генрих.
«Надо будет перед сном все-все записать на бумаге», – решила Наташа и тут же вспомнила, что ни ручки, ни бумаги у нее с собой нет. Зато письменные принадлежности есть в кабинете, и лучше запастись ими сейчас. Она выскользнула в коридор, прошла через библиотеку в кабинет и, подойдя к столу, за которым работала, протянула руку к стопке бумаги. И сразу услышала шаги – в библиотеку кто-то вошел.
«Вдруг это Покровский? – на одну секунду представила себе Наташа. – Летние сумерки, прохладный воздух, занавеска плещется в окне... Он подойдет и обнимет меня, и... А может, это убийца? Он видел, как я подслушивала под окнами, и решил, что я слишком много знаю. Сейчас он войдет, тонко усмехнется и...»
Неизвестный в кабинет не пошел, а остался в библиотеке. Стараясь не дышать, Наташа стала придвигаться к двери крохотными мышиными шажками. Взглянула в щель одним глазом и увидела, что в кресле перед журнальным столиком сидит аспирант Коля Лесников. Перед ним лежит чистый стандартный лист, Коля смотрит на него и в тяжких раздумьях щелкает ручкой. Лицо у него грустное, безо всякого следа ухмылки, с которой, как ей казалось, он вообще не расстается.
Наташа затаила дыхание, от всего сердца надеясь, что проглоченный ею кусок утки не вступит в конфликт с жареными баклажанами, и ее желудок не заворчит, как водопровод.
Лесников еще некоторое время предавался безмолвной скорби, потом наклонился и начал что-то писать на листе бумаги. Судя по его физиономии, это было никак не меньше, чем любовное или предсмертное письмо. «Что, если парень решил покончить с собой прямо „средь шумного бала“? – испугалась Наташа. – Вдруг он и есть убийца? Раскаялся и решил расставить все точки над „i“!»
Наконец, отбросив ручку в сторону, Лесников встал, взял лист, отставил подальше от глаз и с невыразимой печалью прочел написанное. «Все, – обреченно подумала Наташа. – Сейчас пойдет вешаться. А письмо, интересно, куда денет?» По всей видимости, аспирант задумался о том же самом – куда он денет письмо. Повертел головой, потом увидел пепельницу, придвинул ее поближе и, скомкав лист до размеров теннисного мячика, положил в нее. Достал зажигалку и поднес к бумаге. И только она начала заниматься, как голосок Марины донесся из коридора:
– Коля! Ты здесь?
Лесников сунул зажигалку в карман и выскочил из библиотеки с такой скоростью, будто за ним черти гнались. Наташа тоже выскочила из своего убежища и грудью бросилась на медленно разгорающийся костер. Сбив пламя, она завладела бумажкой, отчаянно радуясь, что пострадал только край, и все, что написано, можно без труда прочесть. В нетерпении развернула она лист и удивленно моргнула.
Перед ней было вовсе не прощальное письмо. Несколько раз с абзаца Коля Лесников написал следующее: