Витязи из Наркомпроса
Шрифт:
И дежурная строго продемонстрировала Наташе блестящую белым металлом улитку милицейского свистка.
Пришлось Наташе воспользоваться предложенным о. Саввой билетом.
Трое коллег бегом спустились по гранитной лестнице, успев вскочить в пневматические двери сверху кремового, а снизу — коричневого вагона, пока дежурная в красноверхой фуражке еще не успела поднять подвысь красный круг жезла и крикнуть своё обычное «Готов!» Иначе ждать следующего поезда пришлось бы долгонько, минут десять.
Выйдя на «Комсомольской»,
Поднявшись наверх к Рязанскому вокзалу, Наташа задрала нос к сиявшему золотом над ступенчатой щукинской башней сидящему на золотой спице клювом к далекой Казани сказочному петушку:
— Он кричит, кири-куку! Царствуй, лежа на боку!
Улыбнувшийся ей широко и ласково Бекренев уже тащил их к перонным кассам. Здесь Наташино удостоверение, к её удовольствию, никого не удивило. Девушке без споров выдали бесплатный литерный билет, твердо-картонный, прямоугольный, с дыркой посредине, через которую его нанизывали на проволоку… Причем билет дали не только на неё, но и к его вящему удовольствию, на о. Савву. А у Бекренева и так был декадный проездной.
Наташа, честно говоря, ужасно хотела бы прокатиться до Панков на ново-пущенном месяц назад электрическом поезде, но Бекренев её огорчил, сообщив, что после пробного рейса на Первомай «электричка», как уже прозвали её пассажиры, пока ходит только по воскресным и праздничным дням, когда москвичи массово выбираются на свои загородные дачи.
Рассевшись на оббитых праздничной, масляно-желтой вагонкой жестких лавочках пригородного поезда, следующего до станции «47-ой километр», коллеги первым делом откупорили враз свирепо зашипевшие, туманно запотевшие, мутно-зеленого стекла бутылки, прихваченные в дорогу прямо на перроне у разносчицы в белой кружевной наколке: Бекренев и о. Савва с «Трехгорным», а Наташа с зельтерской.
Не то, что им так хотелось уж пить, просто обычай такой: едут на пикник? Значит, непременно надо пить пиво и воды.
Хотя о. Савва лучше бы водочки дерябнул. Уж очень его корежило, право слово… Ломало просто. Суставы натурально мозжили.
Скоро пригородный поезд, заполненный возвращавшимися с рынков молошницами (так в тексте) с опустевшими цинковыми бидонами наперевес, весело свиснув, бодро помчался на юго-восток. Прогремел под колесами мост через узкую и мутную Яузы, мелькнули красно-кирпичные, похожие на готический замок корпуса Электрозавода… А вот и первая станция, забитая красно-коричневыми товарными вагонами Сортировочная.
— Смотрите, смотрите! — вдруг закричала Наташа. — Видите, напротив дэпо Москва-Сортировочная паровоз на постаменте? Это памятник Великому Почину!
Кто таков был этот «Великий Почин», о. Савва не понял, а спрашивать постеснялся.
Миновав
За крохотным городком Перово потянулись сплошной зеленой атласной лентой роскошные дубравы, сосновые рощи, перемежаемые редкими станциями в окружении колхозных полей: Вешняки, Косино, Ухтомская (бывшая когда-то Подосинками)… За Люберцами, потянулись уже сплошные сосновые боры.
Наташа неотрывно смотрела в окно, невпопад отвечая на вопросы Бекренева, и походила вовсе не на чиновника с грозным удостоверением в кармане, а более на гимназистку, сбежавшую с уроков.
Меж тем за окном вдруг шибко потемнело, и, когда наши путешественники наконец спустились из вагона на низкий деревянный, украшенный резными балясинами дебаркадер дачной платформы «Ильинская», то по нему с резким дроботом внезапно заплясали прозрачно — золотые, косо подсвеченные вдруг проглянувшим среди сизых облаков солнцем, острые ледяные струи летнего ливня…
Наташа радостно взвизгнула, и взапуски пустилась бежать рядышком с прикрывавшим её скинутым с плеч пиджаком Бекреневым по песчаной аллее меж оранжевых строгих стволов, осанисто возвышающихся за белеными штакетниками еще довоенных, уютных дач.
Когда гости наконец добрались до нужной им решетчато-застекленной дачной веранды, они были мокры насквозь, хоть их выжимай. Впрочем, гостеприимный хозяин тоже шлепал по крашенному полу, оставляя на нем мокрые следы.
— Немедленно, немедленно раздевайтесь! — торопил Бекренев. — Наталья Израилевна, у вас же рука больная! Вам же нельзя… Давайте, я вас переодену в чистое и перевяжу…
— А вы что, доктор? — удивилась та, стряхивая, как болонка, влагу с коротких черных волос.
— Да, — к удивлению о. Саввы, ответил тот. — Правда, я лекарь военного времени, зауряд-врач. Но перевязку я сделать как-нибудь сумею…
И вправду, перевязал багровеющую Наташину рану очень быстро и ловко.
А ещё, к полному восторгу о. Саввы, у Бекренева в доме нашелся и врачебный спиритус вини ректификати. Ну точно, истинный Эскулап.
Насильно влив в раздетую до исподнего и закутанную в одеяло девушку целительную мензурку, Валерий Иванович предложил оскоромиться и о. Савве, а уж он-то сопротивляться никак не стал.
… Спустя некоторое время трое товарищей сидели на веранде вокруг круглого, покрытого красной плюшевой скатертью стола. И тихо слушали, как по железной крыше умиротворенно барабанит затихающий дождь, глядя сквозь запотевшее стекло на качающиеся лохматые лапы елей…
Чуть (а может, и не совсем чуть?) запьяневшая Наташа, мерно качавшаяся в скрипучем кресле-качалке, вдруг указала пальчиком на висевшую под потемневшим от старости зеркалом потертую гитару с потрескавшимся лаком деки:
— А вы что же, Валерий Иванович, играете?