Витязи из Наркомпроса
Шрифт:
Валерий Иванович (Натка увидала это боковым зрением, ничуть не повернув головы — очень надо!) от этого зрелища вмиг стал похож на голодного дворового барбоса, увидавшего смачный кусочек еврейской колбасы…
«Батюшки! Сейчас ведь кинется!» — с радостным ужасом подумала Натка.
Но увы! Тут трубач еще что-то визгливо протрубил, барабанщик еще раз стукнул по мокрой барабанной коже, и вперед выступила сопливая (и в буквальном смысле тоже — сопли тянулись аж до губы!) пионерка, которая отдала Валерию Ивановичу пионерский салют и звонко прокричала:
— Товарищ Бекренев! Решением Совета
Барабанщик издал глухую барабанную дробь, и подбежавшие к растерянно привставшему Бекреневу мальчишка и девочка повязали ему на шею совместными усилиями красный галстук…
— К борьбе за дело Ленина — Сталина будь готов! — Вскинула руку вверх белобрысая вожатая.
— Всегда пожалуйста…, — растерянно ответил новый, далеко не юный пионер, придерживая рукой сползающую простыню.
Наблюдавший за этой феерической картиной Савва Игнатьевич вдруг очень громко и весьма душевно заржал.
А Натка всё с ошеломленным видом удивленно крутила головой: какие ещё пионеры? Спасение каких жизней? Что вообще происходит?
На счастье, в соседней комнате раздался резкий дребезг телефонного звонка…
Сказать, что Бекренев пребывал в полнейшем отчаянии, означало назвать алкоголика, разбившего трясущимися руками в серое ужасное похмельное утро последнюю рюмку водки, несколько огорченным… Не просто ужас, а ужас-ужас-ужас…
Чертовы пионэры! (так в тексте) Ну кто вас сюда звал, изверги?! Пришли, настучали в барабан, галстух (так в тексте) свой масонский повязали… А что теперь подумает Она? А вот что: Бекренев специально зазвал Её к себе домой, чтобы похвастаться перед нею своим бла-а-ародным поступком… Вот чего она подумает. Господи, стыд-то какой…
Стыд Бекренева разжигало еще и то обстоятельство, что, увидев вдруг Наташу, в своём наивном ребяческом бесстыдстве случайно обнажившую такую маленькую и стройную ножку, что Валерий Иванович умилился… Да, умилился, милостивые господа! Но, entre nous, при том внезапно испытал такую мощную 'erection, какую не испытывал со времен гимназической юности, читая под партой «Опасного соседа», сочинения Льва Пушкина, родного дяди Солнца Русской Поэзии.
Стыд, стыд, господа мои… К кому он испытал вдруг такое неслыханное звериное влечение? К невинному, чистому ребенку, юной наивной девочке… Ну, как если бы он увидал няньку, купающую голенького младенца, и воспылал бы к этому дитяти греховной страстью…
Выручил было Бекренева раздавшийся телефонный звонок. Он ринулся, чуть не снеся по дороге оторопелую пионэр-вожатую (так в тексте), извинившись, попытался её обогнуть и зацепился углом своей простыни за острый выступ на обитой штофом старинной козетке (которую, мерзавку такую, он самолично подобрал на ильинской помойке, отмыл, заштопал… а она вот чего!)
Застрявшая простыня дернулась вниз, и Бекренев вдруг очутился нос к носу с двумя молоденькими барышнями, одетый лишь в линялые ситцевые трусы до колен. С пионерским галстухом (так в тексте) на голой шее, ага. Да Господь с ними, с этими трусами! Чистые, и ладно. Нынешняя
Вообще, Господь Валерия Ивановича своими щедротами отнюдь не обидел, а потому пионэр-вожатая мигом радостно-восхищенно подняла домиком белесые, как у поросенка, бровки, уставив взор свой томный на вдыбленную бекреневскую плоть, удивленно повела белокурой головкой и аж рот приоткрыла от изумления… На её круглом, курносом лице явственно читалось недоверие к своим голубым глазкам, и было видно, что она с трудом сдерживает себя, чтобы робко не потрогать ладошкой такое чудное, редчайшее явление живой природы, дабы убедиться в его несомненной подлинности.
К счастью, было видно, что зато Наташа в силу своей чистоты и невинной неискушенности просто ничего и не поняла.
Приседая, непрерывно, почему-то по-французски, извиняясь, Бекренев бочком-бочком, как краб, прокрался в комнату и захлопнул наконец за собой дверь. Не обращая внимания на дребезжащий пронзительной бесконечной трелью междугороднего вызова аппарат, он швырнул простыню в угол и насилу лихорадочно разыскал в углу шкапа (так в тексте) пусть не глаженные, но достаточно приличные брюки.
Натянув их на себя, Бекренев попытался сорвать с шеи проклятый галстух, но только туже его затянул и чуть было не задушился…
Плюнув на него, он схватил телефонную трубку:
— Алло, вас слушают!
Но в трубке раздавались только длинные гудки… Валерий Иванович опустил в задумчивости черную эбонитовую трубку на корпус аппарата, и прислушался. С улицы доносился совершенно неожиданный здесь и сейчас стук молотка.
Распахнув окно, вдохнув полной грудью сырой и бодрящий после грозы воздух, Бекренев высунулся с подоконника по пояс, дабы посмотреть, кто это у него на дворе хозяйничает? И увидал одного из давешних пионэров, приколачивающих к стене его дома красную жестяную сатанинскую пентаграмму.
— Ты это чего делаешь? — вскричал Валерий Иванович. — Ты это зачем?
— Все в порядке! — радостно улыбнулась ему вставшая под окном, как лист перед травой, уже скинувшую свою зеленую накидку пионэр-вожатая, и, чуть прогнув спинку, (так, что не выдержавшая напора юной плоти пуговка на блузке отлетела, словно пуля!), ленивым жестом поправила свою белокурую шевелюру. — Красная звездочка, это значит, что теперь мы берем над вами шефство! Будем вам во всём помогать… Ежели чего, меня Ксюшей зовут. Только позовите… Да меня и звать не надо, я сама к вам приду…
И руководитель местной школьной молодежи глупо захихикала, бесстыдно глядя на Бекренева своими круглыми, как у коровы, глазищами…
— Ну и чего ты на неё пялишься? — зло прошипел кто-то сзади. И Валерий Иванович чуть не взвыл: нежная девичья лапка впилась ему в бок всеми своими пятью острыми коготками, да с ещё с подвывертом…
Когда Валерий Иванович, точно малость постаревший Иосиф Прекрасный от сладострастной жены Потифара, наконец бежал от пышнотелой красногалстучной юницы, совершенно по-библейски оставив в ея руках край своего белого пеплоса, о. Савва осторожными намеками быстро прояснил для себя суть дела…