Виварий
Шрифт:
— Как ты без Абрама-то обходишься…? — спросила вдруг Лопухина.
— Обхожусь, — уныло сказала Слава. — Beat the dummy — дрочу иногда.
— Фуу…, как грубо… А могла бы с Фрэтом?
— Хотите посмотреть? Могла б, наверно…, если глаза закрыть и руку ему на голову положить… Он ведь…
Слава притормозила, умеряя фантазии, перевела дыхание, снова пьянея, и, сунув кончик языка в ухо Лопухиной, и давая понять подошедшему официанту, что ему здесь не светит, проокала:
— Вы говорили: «Потом на дочу поедем»… Поехоли, Ленсонна… Золоскою… И снутри тоже… Поспешим… Свербит ужо… До мошины б добраться…
Через несколько дней Лопухина поинтересовалась, ощущает ли Фрэт в себе проявления жизнедеятельности эмбриона?
— Ты хочешь знать, не помолодел ли я? Вряд ли… Мне всего три года… — А либидо? — нервно перебила Лопухина.
— У нас, не как у людей… и вместо кавернозных тел в пенисе длинная трехлопастная косточка, у медведей — такая же, которой я управляю по желанию, как ты, к примеру, руками или нижней челюстью… А желание живет во мне всегда…, неудовлетворенное, как, впрочем, и в тебе… Но ты свое реализуешь иногда, мастурбируя под утренним душем…
— Зачем ты говоришь это? Сам ведь тоже вылизываешь собственные гениталии… или ревнуешь к Станиславе…, а может, хочешь предложить свои услуги в сексе?
— Я люблю тебя, Хеленочка, с каждым днем сильнее… Еще недавно знал про любовь не больше, чем про невесомость… Возможно, это чувство жило во мне, но теперь оно стало таким сильным, что невмоготу…
— А Славка?
— А Слава…, she's my gussie mollie — подружка-бигль, которую хочу, но которую на случку почему-то не приводят служители Вивария…
— А что, разве она сама не может прийти?
— Ты серьезно?
— Я бы посмотрела…
— Послушай, Фрэт! — сказала Лопухина спустя месяц, садясь в очередной раз перед биглем, чуть раздвинув колени, нервничая и стараясь скрыть это бравурностью речи. — Похоже, несмотря на все наши усилия, эмбрион Лорен прижился и развивается в тебе. — Что ты чувствуешь? Повышенное либидо, смену сексуальных интересов, вторую молодость, мудрость… Что, Фрэт?
— Ничего особенного… Сексуальным маньяком я не стал, если это ты имела в виду главным… и не помолодел… Маленький бигль растет внутри, но ему, похоже, не хватает женских гормонов Лорен, если правильно поминаю его призывы… К тому же, мне трудно с такой обузой… Видно, бигли-мужчины не приспособлены для вынашивания щенков…
— Значит артериальный кровоток способен преодолеть плацентарный барьер, — сказала Лопухина. — Спасибо, собака!
— Погоди благодарить, — сказал Фрэт. — Жить с эмбрионом в животе не сладко… Давай эмбрион разместим снаружи в защитном чехле…
— Как мобильный телефон…, — задумчиво сказала Лопухина, считая варианты. — В этом что-то есть… Подумаем позже вместе…
Бигль жил с неродившимся сыном Лорен внутри, учил Станиславу нью-йоркскому жаргону, а с Еленой, которая все сильнее привязывалась к нему, подолгу анализировал проблемы донорства человеческих зародышей, упрощая восприятие созданием системы собственных символов, понимая, что тащит его Лопухина на скользкую тропу подпольной трансплантологии, где бесчестье приходит, даже в случае достижения положительного результата, если он, разумеется, не является совершенно фантастическим научным прорывом, а бессмысленная и скоропалительная, в полном смысле слова, смерть от заказанной кем-то пули — ежедневная реальность, которая энергично машет шашкой над головой, как Слава — тупым секачем, нарезая морковь лабораторным кроликам…
— Если тобой двигают разумная аргументация и стремление удовлетворить собственные потребности, то в в соответствии с правилами менеджмента, ты должна идти туда, где люди безнравственно убивают свои зародыши, — сказал Фрэт и Лопухина недоуменно посмотрела на него. — Туда, где делают аборты…
Она улыбнулась: — Вавила говорит, если признать аборт убийством, то мастурбация, про которую ты недавно вспоминал — геноцид…
— Я говорил про женскую…
Лопухина обошла нескольких знакомых гинекологов, выбрала понадежней и не вводя в детали, попросила бережно извлечь на пробу парочку эмбрионов.
— В тех, что мы извлекаем, уже есть сердце, — многозначительно сказал гинеколог, с которым училась вместе когда-то.
— Разве я пришла к священнику? — удивилась Лопухина. — Ты делаешь аборты и выбрасываешь человеческие зародыши в эмалированные тазы, что стоят по бокам гинекологического кресла. Насколько я знакома с характером этой процедуры, никто никогда не интересовался сокращается ли сердце в кровавом комочке, который вы успеваете еще в матке расчленить кюретками… Если ты имеешь в виду гонорар…, назови сумму, но не связывай ее с наличием сердца в эмбрионе… Можешь ошибиться…
— Тысяча долларов в месяц, — сказал гинеколог, волнуясь, — и количество плодов станешь определять сам…
— Хорошо…, хоть и выходишь за грань рационального поведения… Будешь извлекать их вакуум-экстрактором.
Однако доставать, не повреждая, из матки беременных женщин скользкие комочки человеческих плодов, оказалось трудным делом. Еще труднее было определять живы ли они… К тому же на выживших могла губительно дейстовавать транспортировка, и Лопухина стала возить эмбрионы в термостатируемых контейнерах, погружая их в охлажденный консервирующий раствор, что использовался при перевозке донорских почек… Эти занятия требовали слишком много времени и сил, и Елена перепоручила доставку эмбрионов Станиславе, и теперь вечерами они подключали под старым, выпрошенным у микрохирургов операционным микроскопом, человеческие зародыши, отвергнутые матерями, к миниатюрному перфузионному устройству с подогретым и насыщенным кислородом раствором, чтобы определить сохранилась ли в них жизнь… Однако эмбрионы были нежизнеспособными… Они были мертвы…
— Пора, ноконец, удолить из Фрэта чертов Лорен плод, Ленсонна, — вспомнила вдруг Слава, раздраженная очередной неудачей. — Он там скоро лаять ночнет…
— А может, заговорит, — улыбнулась Лопухина. — Хорошо… Завтра и удалим. Закажи операционную и анестезиолога…
Плод удалили. Бигль быстро пришел в себя и обрадованный избавлением от затянувшейся беременности стал давать советы Лопухиной:
— Почему бы тебе не легализовать эти исследования? — спросил он однажды. — Получишь дополнительное финансирование, штаты, разрешения и иди к ожидаемому результату, меньшей кровью и без прокуратуры…
— Pill in your ears! [42] — обиделась Лопухина, давно заболевшая нью-йоркским жаргоном. — Процедура подачи заявки требует усилий, сопоставимых с предполагаемыми исследованиями, а получение разрешения на клиническое применение может длиться годами… Даже если позволят заниматься этим, мне не добыть жизнеспособных человеческих эмбрионов…
— Почему?
— Их убивает не транспортировка, — печально сказала Лопухина. — Их убивает процедура аборта… Хорошо хоть, это не геноцид…
42
— Разуй глаза! (жарг.)