Византийская тьма
Шрифт:
От письменного аналоя (пюпитра) выдвинулся нотарий Евматий, который ждал там с принадлежностями для письма. Андроник приветливо ему кивнул: поработаем! Каллах взбил ковровую подушку и пристроил под локоть повелителя.
Нотарий раскрыл расписание ежедневных занятий принца. Сегодня диктовать его, Андроника, собственные мемуары. Отлично, а на чем остановились в прошлый раз? А в прошлый раз остановились (Евматий прощелкал назад связку восковых табличек) на том эпизоде, когда молодой еще принц Андроник, сидя в темнице по проискам врагов, мстит этим врагам тем, что вызывает к себе в камеру племянницу Евдокию, ей было тогда пятнадцать лет, она была также племянницей и Мануила и носила титул кесариссы.
Андроник заглянул через плечо в висящее на стене большое венецианское зеркало. Это тоже предмет хозяйской гордости сюзерена Энейона, говорят, во всей империи есть только четыре таких зеркала — у царя, у кесариссы Марухи, у Манефы Ангелиссы, да вот у него, Андроника.
Ясная глубь стеклянного зеркала отразила ему моложавую улыбку, молодецкие усы. Ах, сходили по нем женщины с ума! Та самая юная Евдокия, не страшась царского гнева, подкупила тюремщиков, и жил он с нею в камере, как с женою… И покинула она его только под страхом отлучения от церкви, а он все равно на ней не женился! Хе-хе… То есть женился, но уж потом!
— Оставим пока это, Евматий, — говорит он. — Перейдем к войне с влахами. У истории же с Евдокией конец у меня недостаточно продуман. Да не скрипи так стилетом по воску, у меня нервы не выдерживают!
Евматий поклонился и принялся подтачивать стилет на напильничке, а Андроник набрался вдохновения и начал торжественным голосом:
— Когда по милости богов, а справедливее, по немилости этих скотов бессмертных, принц потерпел поражение от гнусных влахов, он был взят ими в плен… Евматий, ты что стилет, что ли, не успел свой оточить? Терпеть не могу дважды повторять диктуемое.
Нотарий, то есть секретарь, чистенький, как мышка, в светлом диаконском стихаре, по подолу которого поклонницы-прихожанки собственноручно вышили бисером «Могий вместити да вместит…», своей этой аккуратностью и отстраненностью от мирских дел вызывал у принца некоторое раздражение. Сам Евматий в жизни мирской был поэт и даже роман целый написал — «Повесть об Исминии и Исмине», который охотно переписывался в столичных лавках и хорошо покупался. По правде сказать, он и был приглашен нотарием к принцу именно по этой причине, в числе уникальных редкостей: венецианского зеркала, индийского тигра — знаменитейший поэт Византии. Не потому ли у Евматия всегда и подобающее выражение лица: «Вы, мол, все таланты, не отрицаю, но гений здесь только я!»
— Ну, пиши, пиши! — подбодрил его принц. — Итак, когда принц, то есть я… Ну ты знаешь, «я» не надо писать, везде пишем о себе в третьем лице, как это делал Юлий Цезарь. Когда принц попал в руки валахов, эти тупые разбойники повели меня, принца то есть, казнить. Куда-то идти на казнь было ужасно далеко, как будто не все ли равно, где умирать? Принцу же, которому покровительствует сама Минерва, пришла на ум ловкая хитрость. Он заявил конвоирам, что у него, извините, расстройство желудка… Дело обыкновенное, ведь страшно же! Эти неучтивые мужланы-влахи тут проявили человечность и отвели казнимого, то есть меня, то есть принца, в повстречавшуюся канаву. А сами отошли в сторону, чтобы не оскорблять свой слух, а паче свое обоняние, извините. «Извините», конечно, это не пиши.
Принц, довольный своим рассказом, взглянул через колоннаду в сад и увидел, что погода улучшилась. Возникло жаркое южное солнышко, и стали заметны не только мокрые кусты или сырой туман, но и пышные хризантемы, порхающие бабочки, поющие птички. Стали выходить нарядно одетые господа, прогуливаться по посыпанным толченым кирпичом дорожкам, поглядывать в сторону трудящегося в своем кабинете Андроника.
Ага, это приезжие персоны. Давно ли в скучном зимнем Энейоне трудно было душу живую встретить? Теперь как военный лагерь кипит в имении и вокруг него, только что полевых кухонь не хватает. Верный Каллах в восторге и непрестанно подбадривает: «Всещедрейший! Столица вас ждет!» Андроник же обливает его ледяным душем осторожности: «Сколько тебе лет, Каллах? Тридцать пять? Мне в два раза больше. Поэтому я в десять раз лучше тебя знаю, как можно, надеясь захватить немногое, нечаянно потерять все!» Иногда он даже говорит: сидим мы с тобой в Энейоне и сидим. Чего у нас нет? Только птичьего молочка!
Принц встал с кушетки, чтобы в полный рост представиться зрителям, которые смотрят на него из сада. И сам еще раз взглянул на себя в венецианское зеркало, и с его вечным скептицизмом стало ему сугубо весело: конечно, складки на одеянии наверчены по всем правилам античной науки. Наверное, так тщательно и Юлий Цезарь не занимался своей одеждой, когда диктовал «Комментарии», точно так же в присутствии своих придворных и почитателей. Но взглянуть на себя трезво — старенький, горбатенький, косенький, лысенький. Господи, куда тебе в Юлии Цезари!
Тут Евматий не совсем вежливо спросил:
— Мы что ж, сегодня больше не будем писать? Принц прикинул по тени у гномоса — солнечных часов. До обеда не меньше часа. Если не заниматься диктовкой, то забавлять этих господ разговорами — бр-р!
— Пиши, пиши, — кивнул он нотарию, а сам снова присел на кушетку. — Итак, плененный принц, оставшись в относительном одиночестве, быстро отыскал сломанный сук, воткнул его в землю, стащил с себя воинский сагум и набросил на этот сук, сверху водрузил свой красивый пернатый шлем. А сам под прикрытием этого чучела бежал в сторону леса. Премудрые же влахи, занятые беседой друг с другом и доглядывая в сторону сагума и пышного шлема, остались с носом.
Принц захохотал, вновь переживая свой триумф тридцатилетней давности.
— Ну как? — спросил он у нотария. — Ведь все это истинная правда.
— Правда-то правда… — Евматий напустил на себя постное выражение лица.
— Что ты хочешь сказать? — переспросил Андроник. — Ну говори, заранее дарую тебе милость.
— У Юлия Цезаря и поступки все высокие — сикамбров усмирил, Лугдун завоевал. А у вас все дела со смазливыми племянницами или в отхожей яме.
— Что? — вскричал принц, вскакивая и чувствуя, как холодеет от гнева. Но тут же сообразил, что глупо выглядит в глазах нотария, да и на виду наблюдающих из сада господ. Он всю жизнь постигал науку «властвовать собой» и знал, что лучший метод этой науки — над собою смеяться. И он рассмеялся, успокаиваясь.
— Ты прав, как всегда, Евматий, твое блаженство! Но что же делать, что же делать — такова современность по сравнению с древностью. Нет великих дел, их нет!
Однако мемуарописание рано или поздно надо было кончать, и Андроник с ближней свитой перешли в гардеробную. Там принц снял философскую свою хламиду, и ее повесили в шкаф до лучших времен, а вот выбрать другое было несколько затруднительным. Гостей множество — надеть ради этого придворную далматику из парчи? Но принц официально еще не реабилитирован, следовательно, нет у него никаких чинов, а самовольничать в этом деле, значит, давать новый повод к новым кривотолкам. Пожалуйста, выбирайте, ваше высочество: стола — белое льняное платье без всяких украшений; палла, похожее на женское платье длиннополое, с богатой вышивкой по кайме; гиматий, летний балахон спортивного типа, хорош для домашних приемов и малых выходов…