Византийская тьма
Шрифт:
— Значит, все-таки премудрому Сикидиту удался его замысел, он извлек его в семь тысяч четыреста девяностом году и перенес в наш богоспасаемый шесть тысяч шестьсот девяностый год?
— Воистину так, всещедрейший!
— И ты утверждаешь, что лично присутствовал при этом?
— Клянусь Богородицей, господин мой!
— Клясться Матерью Божией не следует, это тяжкий грех. Тебе, Пупака, я верю и без всякой божбы.
— О, всесветлейший, благодарю тебя!
— Так где же он теперь находится, этот диавол?
— Сикидит в столице рассказывал, что он вновь вырвался из его эргастирия и помощника зверски убил и еще одну испытуемую увел. Только он не диавол, все-таки, нет…
— Почему ты так думаешь?
— Патриарх Феодосии его испытывал, он не расточился.
— Логично, — усмехнулся принц. — Логики, как и необъяснимых чудес, предостаточно в наш рациональный век. Вот элементарного разума не хватает.
Уже отпуская с миром своего синэтера, принц сказал: значит, он исчез из нашего поля зрения, этот кудесник из Львиного рва?
Пупака вновь разволновался: да нет же, нет! Дело в том, что этого Дионисия, по рассказам, видели в Амастриде на городском рынке…
— Репой он, что ли, там пафлагонской торговал? — не сдержался принц.
Пупака опечалился: все-таки ты мне не веришь! Андроник успокоил его в своем доверии и приказал внимательно следить за появлениями и передвижениями этого Дионисия. Добром или силой залучить его в Энейон!
Подойдя к самому логовищу леопарда, где ожидали слуги с корзиной мяса и железными крюками, а на почтительном расстоянии те из гостей, которые предпочли зрелище кормления послеобеденному сну, принц думал об одном. Все больше места в его размышлениях теперь занимал этот пришелец из неведомой эпохи.
В школе студитов учили, что всеобщий дух — «пневма» — един для всех времен и пространств, как един, например, воздух в разнообразнейших уголках нашей планеты. Ничто не прибывает, но и ничто не теряется, лишь перетекает из одной ипостаси в другую. Задача в том, как грубую и непокорную форму, в которую заключается эта сверхтекучая пневма, как ее перетащить? Сикидиту, значит, это удалось.
Другой бы, конечно, заинтересовался в первую очередь, действительно ли этот диавол или кудесник может творить чудеса и как его чудеса использовать в своих интересах… Андронику же еще в юности говорили педагоги: в отличие от своего брата и соперника Мануила, который обладал очень целеустремленным характером, он, Андроник, был разбрасывающейся, увлекающейся натурой. Поэтому и престола-то не достиг — вечно кто-нибудь или что-нибудь попадалось на пути.
Началось кормление. Ловчие, слуги, сам Каллах встали вокруг клетки, держа на всякий случай крючья и ведра с водой, хотя храбрец Андроник морщился: зачем это?
Принц входил как равный к равному. Леопард встречал его предупредительным рычаньем, лошади в соседних загонах вставали на дыбы, а господа любители таковых зрелищ млели от сладострастия. Принц смеялся в оскаленную огромную кошачью физиономию и кормил хищника сочным кровоточащим мясом.
Амастрида Пафлагонская сама по себе город мрачный. Варвары несколько раз дотла разоряли античную Амастриду, и василевс распорядился построить ее заново на высокой горе, выступающей над мысом, где волны Гостеприимного Понта кипят у прибрежных скал.
И жители покинули древний театр, с веками превратившийся в подобие коммунальной квартиры, и уютные улицы на месте многоколонных форумов, переселились на гору, в тесноту и утилитарность военной крепости. И новые дома их были похожи на крепостные башни, мрачно взирающие на мир прорезями бойниц.
Но мрачнее других зданий в византийской Амастриде не найти, чем градоначальство. Там всюду решетки, расставлены часовые, покрикивают на прохожих.
Денис вышел из градоначальства, щурясь на солнце. Достал монетку из кошелька, дал ее часовому. Тот, правда, и не просил, но таков уж обычай в этой стране — жалуй при входе, жалуй при выходе, если хочешь сам оказаться жалуемым. Да еще благодари Бога, что живым вышел на свет.
У коновязи ждал его верный Ферруччи, предок Колумбов, а рядом некий светловолосый молодец в простой крестьянской рубахе, но с военным мечом-акинаком на перевязи и модным тимпанчиком на голове. Они держали под уздцы сразу четырех лошадей. Юноша этот звался Сергей, а по лицу сразу можно было понять, что это брат знакомой нам Фоти.
— Фу! — Денис подошел к ним, вытирая лоб. — Еле-еле договорился. Но обещали выпустить, какую-то бумагу выправят только.
— Эх вы, славяне или тавроскифы там, как вас звать! — Ферруччи, привыкший к либеральным разговорам с синьором, и стоял в вольной позе, похлопывая по фыркающей лошадиной морде. — Мягкотелы вы, склонны ко всепрощению. У нас бы в Генуе, случись такое, весь бы город восстал за своего гражданина, градоначальство бы спалили…
— У нас бы в Генуе! — засмеялся Денис, его всегда веселили шутки Ферруччи. — Ты же родился здесь и там никогда и не был. А как бы, например, в Амастриде вы справились бы с таким многолюдным гарнизоном? Вояк больше, чем столбов или деревьев!
Когда третьего дня фура Ферруччи наконец прикатила в Филарицу, путешественники застали в доме родителей Фоти сплошной плач и гореванье. Матушка София — мать Фоти — пила отвар ладаницы, родня, сидя по лавкам, галдела и судачила, но никто ничего не предпринимал. Асикрит, то есть сборщик податей, нагрянул в их село вчера, как коршун на цыплят. Все попрятались, некоторые бежали в лес, несмотря на самое боевое время пахоты, на что и рассчитывал асикрит, чтобы неплательщики оказались на местах.
А незадачливый Устин Русин, то ли он замешкался, то ли надеялся на свое красноречие, то ли на то, что авось пронесет…
Короче говоря, во всем селе взяли только его одного, как он ни показывал свои рубцы от ран, даже деньги какие-то сулил в качестве подарка… Поскольку он сопротивлялся и сыновья пытались его выручить, ему скрутили руки и увезли. Сын Сергей показывал лиловый синяк на спине.
Размышляя об этом, Денис быстро натолкнулся на странный факт. Переоформить документы на владение в Византии, тем более на землю, это очень долгая и муторная история. Как же сочинялся в столичных ведомствах акт о передаче земли Русина иному владельцу, если сам Русин об этом ни сном ни духом не ведал, хотя бы и был недоимщик? В этом должна была быть какая-то руководящая и направляющая сила! Но никто ничего не мог ему объяснить.
— Выпустят! — повторил Денис. — Я уже хорошо изучил ваших мздоимливых римлян!
— Наших римлян! — вскричал генуэзец. — Я никак не причисляю себя к римлянам, они вот славяне, ты — тавроскиф…
Когда Денис отыскал в Амастриде сборщика податей, посадившего Устина Русина в долговую яму, и выразил даже желание заплатить за него недоимку, и немалую, тот тоже с некоторым изумлением встретил появление царского моливдовула, предъявленного Денисом. Кстати, наш Денис, уже искушенный в византийском актерстве, не просто так представился в качестве нового владельца усадьбы Русина, а разыграл целую сцену.