Визави
Шрифт:
"Лаврентий пособит. Он всегда выручал меня; заступался, когда мы были детьми. После смерти родителей мы перестали общаться. Мама и папа были связующим звеном между нами - успешным музыкантом (первая скрипка оркестра) и нелюдимым напыщенным брюзгой. Но ведь неважно, сколько мы не виделись? Тридцать дней не такой уж и большой строк, верно? Брат есть брат. И я уверен, он поможет".
Лаврентий Красовский проживал на улице Композиторов - в четверти часа пути от дома Саввы. Сам Савва редко захаживал к брату, а тот, тем не менее, не бросал попыток вытянуть Савву из ракушки и звал в гости и на
Завернув за угол дома 504 серии Савва вошел в парадную; подыматься по лестнице на третий этаж было грузно. Не физически, но морально. Каждая ступенька давалась всё труднее; звук шагов отдавался нерешительностью; "А что если? А что если?" - твердили ступеньки. А затем дверь; она сдавалась такой массивной, как бы говорящей одним свои видом: "Неужели ты думаешь, он тебя впустит? Как бы не так!".
Звонка у двери не водилось и Красовскому требовалось постучать. "Может, его нет дома?", - как бы отчужденно подумал он.
Раздался стук в дверь; такой слабый и сонный. Впрочем, с той стороны услышали.
– Кто там?
– Глазка тоже не было.
– Брат, это я, открой.
– Савва?
– Щелкнул замок. Открылась дверь.
– И впрямь ты. Заходи, случилось чего?
Савва вошел в переднею.
– Ты ж промок до нитки. Давай быстро греться.
Савва скинул капюшон. Поднять глаз на брата, он не решился.
– Врач не помог мне, я не знаю что делать, как мне быть, скажи брат?
– Глаза бы мои тебя не видели, - сказал, как плюнул Лаврентий.
– Нет-нет-нет. Только не ты, брат.
Савва хочет взять брата за плечи, но тот хватает зонт из кованной зонтицы и ограждается им от Саввы.
– Брат. Умоляю.
– Конец зонта упирается Савве в живот, и Лаврентий давит вперед.
Савва сгибается, подается назад и, спотыкаясь о порог, падает на пол.
– Проваливай и больше не возвращайся!
– сказал Лаврентий перед тем, как захлопнуть дверь.
У Саввы были ключи от квартиры брата (а у Лаврентия соответственно от комнаты Саввы), он мог запросто открыть дверь, но вместо этого воззвал к брату:
– Брат? Брат?
– Ни слова, ни звука в ответ.
"Это всё ты, - обратился Красовский к клещу, - из-за тебя я потерял брата". Но клещ как бы ответил неслышимым эхом: "из-за себя ты потерял брата".
Время на думы Красовскому не дали: он услышал, что кто-то поднимается по лестнице; звук шагов заставил его мигом укрыться капюшоном. Он стрекозой прошмыгнул мимо господина в сером пальто - тот моргнуть не успел.
"Больше мне не к кому пойти. Ни друзей, ни знакомых, никого. Куда? Куда мне податься? Может, ты знаешь, мой недруг, а?".
***
Красовский не думал куда идёт, ноги сами привели его. За всю свою жизнь в храме он был от силы пару раз. Первый - еще младенцем, когда крестили, а второй раз с братом - на проводы души, сороковой день после смерти родителей. По собственной воле Красовский тут не появлялся. "Всё бывает в первый раз" - подумал он, входя в собор.
Родители Красовского не были богобоязненными людьми, поэтому поначалу Савва растерялся. Он заприметил церковную лавку и направился
"Я купил свечу. Отдал за неё деньги храму, ведь это уже добрый поступок, так? Теперь нужно зажечь её и помолиться. Испросить духовной помощи".
Савва Красовский не был дураком или простаком, он понимал, что ставить свечу с холодным сердцем, как бы формально, нельзя - грех. Стоя пред Святым ликом, он несколько раз покрестился. Затем зажег с помощью лампадки свечу (при этом следя, чтобы не накапать туда воском) и закрепил её таким образом, чтобы она не соприкасалась с рядом стоящими. Вслед за тем, он начал молиться; своими словами, но благоговейно, не скупясь; обращая все свои помыслы к Богу.
Молитва вышла сбивчивой, но искренней (по мнению самого Красовского), даже выступили слёзы. После обряда, он неторопя перекрестился, поклонился и освободил место для других людей.
"Быть может, я сделал всё не совсем правильно, но что мне оставалось? И что мне остается еще? Грехи? Мои грехи, они отпускаются только на Исповеди...".
Красовский посмотрел на священника. Лицо у того было мягкотелое, полное, с женственными чертами: мясистый нос, ярко-красные щеки и маленькие глаза с жидкими, едва заметными бровями. "Подумать только, как будто он эти свои брови выщипывает. А бородка то вообще никуда не годится, совсем реденькая" - подумал Красовский. Облачённый в рясу шафранового цвета, он выглядел как наполненный под завязку бочонок. "Не похож он на образованного и прилежного священника". Молитвенное настроение развеялось как дым. Савва Красовский покинул церковь.
***
Вернувшись в свой кубрик, Красовский почувствовал, что голодный, как сто муравьёв. Завтрак, обед и ужин были его излюбленными делами и тянулись у него так долго, как только возможно; он всегда наслаждался каждой ложкой, каждым кусочком, каждым глотком, с неприкрытым самозабвением и упоением.
Переодевшись в домашнее, он взялся накрывать на стол. Через некоторое время перед ним уже стояла тарелка супа, от которого обильно шел пар, жирные умасленные ломти хлеба, вволю натёртые чесноком, блюдце с ломтиками трёх разных колбас, а также огурчик и стакан компота.
Откусив кусок, он принялся жевать, затем зачерпнул ложку с тарелки и вот тут клещ оживился.
– А! Что ты творишь, садист несчастный?
– Клещ сжимал голову Саввы; сжимал на секунду, ослаблял хватку и снова сжимал.
– Ты что? Есть хочешь?
– Красовский не видел, как клещ подрагивал своими сяжками, но почувствовал это.
Он взял кусок хлеба и поднёс к челюстям клеща. Вскоре на ресницы и нос Красовского посыпались крошки. "Ты отнял у меня всё. Даже радость трапезы".
В итоге поздний обед превратился в сущую пытку. Красовский думал сперва накормить клеща и потом спокойно поесть самому. Не тут-то было. Клещ отказывался наедаться. И пошло всё так: Красовский съедает ложку, затем даёт откусить хлеба клещу, в противном случае, сотрапезник наседает на голову, доводя Красовского чуть ли не до тошноты. Пол тарелки - это самое большее, что выдержал Красовский. Вкус еды перестал ощущаться к четвёртой ложке, а к шестой - гадливость к еде в целом.