Визитатор
Шрифт:
Кроме тайника, который к убийству не имел никакого отношения, на полу колокольни я обнаружил пятна крови. Первым объяснением, которое напрашивалось само собой, было то, что преступник, в спешке обрезая конец верёвки, поранил руку. Это было так просто, что я даже не подумал о других вариантах. Эта догадка существенно сужала круг подозреваемых. Итак, я из всей братии выделил четырёх монахов, имевших порез на руке: аббата Симона, ризничего, брата Юбера, покойного брата Гийома и пятым подозреваемым стал сторож Пьер. Остановимся на каждом, упомянутом
Первым шёл отец-настоятель. Его поведение давало серьёзный повод к подозрению. Во-первых, он любыми отговорками пытался убедить меня, что убийцу нужно искать не среди братии, а среди гостей аббатства, на худой конец, среди сторожей.
Во-вторых, он приставил следить за мной своего любимца, брата Армана.
В-третьих, подбросил на хозяйственный двор старую верёвку, якобы ту самую, что была в руках у мёртвого пономаря, но я сразу же заметил фальсификацию.
И, в-четвёртых, по наущению всё того же брата Армана господин аббат готов был уничтожить следы второго преступления, а именно сжечь амбар с повешенным в нём братом Гийомом.
Всё это, повторяю, могло бы стать веским доказательством в пользу его вины, если бы порез на его пальце не оказался результатом вскрытия фурункула, проделанного санитарным братом. Но к тому времени, когда я об этом узнал, господин аббат уже разжёг мой интерес к своей деятельности, как настоятеля. Позже, в Орлеане я смог полностью его удовлетворить, предприняв следствие, о результатах которого вы уже знаете.
Перейдём ко второму подозреваемому.
— Ох! — послышался в зале всхлип брата Юбера.
— На первый взгляд у брата Юбера была превосходная возможность подрезать верёвку, поскольку именно у него находятся на хранении бритвы, одна из которых накануне убийства исчезла из ларца. У него также была и причина желать смерти пономарю: всем известно об их недавнем столкновении. В ночь преступления, по словам брата Юбера, он страдал от жестокого расстройства желудка. Если бы не свидетельство санитарного брата, подтвердившее его недомогание, брат Юбер мог бы стать главным подозреваемым. Однако сомневаюсь, достало ли бы у него ума, чтобы придумать и осуществить столь хитроумный план.
По той же причине я отказался и от подозрений в адрес сторожа Пьера. Сей молодой человек, бесспорно, жаден и хитёр, но его умственные способности дают право усомниться в причастности к имевшим место преступлениям.
Итак, следующим в моём списке шёл покойный брат Гийом. Не буду останавливаться на моих подозрениях в его адрес, ибо своей насильственной смертью он их полностью рассеял.
В зале снова зашумели, но викарий твёрдо заявил:
— Да-да, святые отцы, я не оговорился и намерен доказать, что брат Гийом не покончил жизнь самоубийством, а был повешен и посмертно оклеветан. Ещё немного терпения, мы уже приближаемся к развязке.
Брат Антуан, ризничий аббатства, был последним, с кем я говорил. Он не скрывал своей неприязни к покойному пономарю, не имел подходящего объяснению порезу
В разговоре со мной ризничий упомянул об одном событии, которое произошло накануне визитации. Речь шла о том, как пономарь развлекал группу братьев рассказом о своих похождениях в миру. К сожалению, брат Антуан мог вспомнить лишь то, что пономарь упомянул Тур и соблазненную там девицу. Вот и всё. Однако это было уже второе упоминание «турской истории». Я решил разузнать о ней подробней, но болезнь помешала мне сделать это своевременно.
После выздоровления я познакомился с владениями санитарного брата. Из разговора с ним я почерпнул много интересного. Например, я понял, каким образом пономарь мог завладеть ключом от ризницы, что могло послужить причиной расстройства желудка у брата Юбера и, наконец, брат Жиль, сам того не подозревая, указал мне на преступника.
Всё это я понял после разговора с санитарным братом, но доказательства можно было получить только в Туре. Однако, прежде чем мы с Жакобом успели отправиться в этот славный город, в аббатстве было совершено новое преступление.
Поскольку абсолютное большинство монахов не были очевидцами, разыгравшихся в амбаре событий, я позволю себе вкратце остановиться на этом.
Итак, первое впечатление было следующее: брат Гийом, не выдержав мук совести, свёл счёты с жизнью, оставив при этом записку, в которой покаялся в убийстве пономаря и краже тридцати золотых. Кража действительно имела место за несколько дней до этого, о чём мне рассказал брат Жильбер, — викарий обернулся к камерарию, — будьте так добры, изложите нам суть дела.
— Да, в общем, — рат Жильбер выглядел бледным и напряжённым, — тут-то и рассказывать нечего. Из казны пропали тридцать золотых, отложенных на покупку винного склада. Кражу я заметил, потому как они хранились в специальном ларце, но вот, когда это было сделано, — не имею представления. Однако могу утверждать точно, что во время визитации.
Последнее замечание брата Жильбера прозвучало двусмысленно, и в зале послышались смешки. Викарий пропустил их мимо ушей и вернулся к смерти брата Гийома.
— Боюсь, святые отцы, вы сочтёте меня Фомой неверующим, но я снова усомнился в казавшемся очевидном самоубийстве. Во-первых, меня насторожила, так называемая, предсмертная записка брата Гийома. Уж, коль он хотел облегчить душу, терзаемую муками совести, то почему не объяснил, по какой причине ему понадобилось лишать жизни пономаря?
Это моё сомнение нашло подтверждение в разговоре с вестиарием, из которого следовало, что они с братом Гийомом уже некоторое время следили за пономарём в надежде выведать способ, благодаря коему брат Жан по ночам лакомился недозволенным мясом. Как видите, живой пономарь был для них предпочтительней, ибо давал возможность брату Гийому и брату Тома шантажировать себя, и таким образом делиться с ними провиантом.