«Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг.
Шрифт:
25 августа 1937 г. тройка при УНКВД по Свердловской области приговорит всех обвиняемых к высшей мере наказания. А 1 сентября приговор приведут в исполнение.
В заключение хотелось бы остановиться на одном характерном эпизоде. 28 июля был арестован дьякон Михаил Баннов. Допрашивал его Ветошкин, тот самый, которого Мозжерин учил протоколы писать. Допрашивал дважды, в деле имеются протоколы от 28 июля и 10 августа. В последнем, августовском Баннов, соглашается со всеми предъявленными ему обвинениями. Но вот незадача, в деле имеется следующий документ:
«Мы, нижеподписавшиеся, составили 8/IX 1937 г. в г. Перми в лазаретном мужском отделении психобольницы настоящий акт о нижеследующем. 5/VII 1937 г. в психобольницу поступил Баннов Михаил Иванович (в судебное отделение) в состоянии резкого двигательного и речевого возбуждения, причем на теле имелись многочисленные царапины и кровоподтеки. За все время нахождения его в психобольнице сознание было спутано, двигательное возбуждение продолжалось, систематически
140
ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 12396. Т. 6. Л. 159.
Так что последний протокол Баннов Ветошкину подписывал, выходит, находясь в помраченном сознании. Научил Федор Павлович уму-разуму.
Казанков А.
Роль НКВД в массовой операции по оперативному приказу № 00447
Предварительные замечания
Исследовать функции территориальных органов наркомата внутренних дел в массовых операциях 1937–1938 гг. трудно по целому ряду основательных причин. Во-первых, не представляется возможным провести разграничительную линию между деятельностью райотделов и оперативных групп с одной стороны и осуществлением самой операции на местах — с другой. Если в столице проведение операции контролировала высшая партийная инстанция (она определяла цели, устанавливала лимиты, принимала доклады и санкционировала кадровые перестановки), а в области в состав Особой тройки входил секретарь обкома, то в городах, рабочих поселках и селах Прикамья главным, а в некоторых случаях единственным оператором была следственная группа, составленная из сотрудников НКВД. Во-вторых, о деятельности этих групп можно судить только по вторичным источникам, частично опубликованным, но в большинстве своем архивным. Напечатаны главным образом доклады, рапорты и телеграммы начальника управления НКВД по Свердловской области Д. М. Дмитриева наркому Н. И. Ежову, которые, по верному замечанию внимательного их читателя И. В. Сталина, фактически бывшего тогда той самой «высшей партийной инстанцией», напоминали фельетоны особого толка. «Странное письмо, — написал Сталин на полях обширной записки о раскрытии военно-фашистского заговора. — А кто из поименованных лиц арестован? Арестованы ли, скажем, Епифанов, Стихно, Булгаков и др.? Записка Дмитриева производит впечатление газетной статьи» [141] .
141
Лубянка. Сталин и главное управление госбезопасности НКВД. 1937–1938. Документы. М.: МФД, 2004. С. 414.
Архивные документы — это в большинстве своем выписки из следственных дел активных участников операции, репрессированных в 1939–1941 гг., в т. ч. того же Дмитриева, или справки по этим делам, помещенные в реабилитационные акты жертв большого террора.
В Государственном общественно-политическом архиве Пермской области обнаружены, кроме того, и протоколы судебного процесса сотрудников бывшего Пермского горотдела НКВД [142] . К источникам такого рода принято относиться с большой долей осмотрительности. Ответственные исполнители операции, ее полномочные организаторы были людьми обреченными. Спустя двадцать лет Н. С. Хрущев без обиняков утверждал:
142
Протокол судебного заседания 21–23 августа 1939 г. в Военном Трибунале Московского военного округа войск НКВД // ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1.Д. 6857. Т. 6.
«Все, кто входил в эти тройки, расстреляны» [143] .
Следователи, выполнявшие новое партийное поручение, являлись специалистами, поднаторевшими в фальсификациях, продолжавшими и впредь упражняться в этом почтенном занятии [144] . Здесь имеет, однако, значение характер показаний. В протоколах допросов, датированных 1939–1941 гг., явственно звучит иная нота, нежели в таких же документах времен большого террора. Подследственные пытаются оправдаться, смягчить свою вину, переложить ответственность на третьих лиц или на обстоятельства; они — за редким исключением — вовсе не спешат объявить себя заговорщиками, шпионами, вредителями. И если все-таки следователи побоями вымогают у них признания об антисоветском заговоре, то эти показания разительно расходятся с их объяснениями, касающимися участия в операции. В этом отношении показателен казус Д. М. Дмитриева. В опубликованном протоколе допроса от 23 октября 1938 г. он дает обширные показания о своей роли в заговоре внутри НКВД, но категорически отвергает обвинения в какой бы то ни было контрреволюционной деятельности в должности начальника Свердловского управления НКВД:
143
Молотов, Маленков, Каганович. 1957. Стенограмма июньского пленума ЦК КПСС и другие документы. М., 1998. С. 68.
144
См.: Шрейдер М.НКВД изнутри. Записки чекиста. М.: Возвращение, 1995. С. 245–255.
«Обвинение меня в указанном центре — сплошной вымысел» [145] .
Свою работу «по выкорчевыванию контрреволюционных элементов» все подследственные оценивают как выполнение важной миссии. Маловероятно, чтобы именно эти показания были продиктованы им следователями. Выраженное стремление оправдаться указывает на подлинность их нечаянных признаний, обмолвок, невольных проговорок.
В реабилитационные дела вшиты копии свидетельских показаний, взятых в 1955–1956 гг. у бывших сотрудников НКВД. О своем участии в операции они говорят мало и неохотно, ссылаясь на плохую память и давность событий, но в то же время подробно, со знанием дела рассказывают об инструкциях, директивах, начальственных приказах, подчеркивая постоянно, что они не вполне понимали, что от них требовалось. Если учесть психологическую самозащиту, выстраиваемую этими людьми, то из их показаний можно извлечь массу деталей, в основном о подготовке операции.
145
Лубянка. Сталин и главное управление госбезопасности. НКВД. М.: МФД., 2004, С. 598.
Наконец, следующим по значению источником являются протоколы партийных собраний, характеристики, выписки из решений бюро, переписка с районными и городскими комитетами. Об оперативной работе в этих документах сведений нет, но в них представлена политическая риторика эпохи, система оценочных суждений, передается общая атмосфера, воцарившаяся в местных отделах НКВД.
Все эти источники вторичны и фрагментарны, и потому полученное на основании них изображение событий изобилует лакунами. Так, нам не удалось полностью выявить состав и месторасположение оперативных групп, действовавших на территории Прикамья. Вполне возможно, что в Свердловской области они были мобильными, т. е. перемещались из города в город, предводительствуемые важными чинами — Дашевским, Боярским, Гайдой, Ерманом и выдвинувшимися в ходе самой операции ударниками производства — Годенко, Морозовым и др. Только открытие ведомственных архивов позволит внести необходимые уточнения и исправления в полученную картину, пока же приходится довольствоваться доступными материалами.
Что касается первого упомянутого здесь обстоятельства, т. е. неоспоримой монополии карательных органов на проведении кулацкой операции, то оно проявляется в характере исследования. Писать о роли территориальных органов НКВД в ней значит вновь писать о самой операции, несколько сместив угол зрения в сторону изучения социального поведения, мотивации, психологии ее непосредственных исполнителей.
Кулацкая операция как ведомственное дело
Кулацкая операция, как в деловых бумагах тогда называли серию мероприятий, предусмотренных упомянутым в заголовке приказом наркома внутренних дел от 30 июля 1937 г., если не принимать во внимание ее политическую составляющую, была сугубо внутриведомственным делом НКВД. Непреложным является факт, что всю организационную и практическую сторону этого грандиозного дела взяли на себя сотрудники наркомата внутренних дел. В соответствии с решением пленума ЦК ВКП(б) от 3 марта 1937 г. на них возлагалась задача «…довести дело разоблачения и разгрома троцкистских и иных агентов фашизма до конца, с тем, чтобы подавить малейшие проявления их антисоветской деятельности» [146] .
146
Резолюция пленума ЦК ВКП(б) по докладу т. Ежова «Уроки вредительства, диверсий и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов» // Лубянка… С. 112.
За подписью Н. И. Ежова на места была отправлена соответствующая директива, переводившая политическую резолюцию на ведомственный язык и несколько иначе, более расширительно указавшая направление главного удара:
«Работа наших органов должна быть перестроена таким образом, чтобы мы не только могли вовремя выявить и предупредить удары вражеской агентуры, но и быть способными к активному наступлению против всех врагов советского строя, на всех участках борьбы с контрреволюцией» [147] .
147
Цит. по: Хаустов В., Самуэльсон Л.Сталин, НКВД и репрессии 1936–1938 гг. М.: РОССПЭН, 2009. С. 76.