«Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937–1938 гг.
Шрифт:
Черт в огороде, или проблема существования церкви в условиях пролетарской диктатуры
В августе 1937 г. в селе Богородское Щучье-Озерского района объявился нечистый. Князь тьмы материализовался в совершенно неподходящем месте, а именно — в огороде, возле которого играли дети. Напугав их до полусмерти, черт куда-то сгинул. А через некоторое время к детишкам подошла бывшая монашка Клавдия Никитична Змеева, которая, как написал в газете «Вперед» от 19 сентября аноним, скрывшийся под псевдонимом «Богородский», «стала их агитировать, что вот мол, хотят закрывать церковь, так появился „нечистый“, „сатана“. Велела передать это родителям» [463] .
463
ГОПАПО. Ф. 643/2. Оп. 1. Д. 27468. Л. 8.
Как
464
ГОПАПО. Ф. 643/2. Оп. 1. Д. 27468. Л. 8.
Вся эта история о «черте в огороде», выдержанная в водевильно-бурлескном духе, могла бы стать лишь поводом для сатирических упражнений в какой-нибудь газете «Воинствующий безбожник» — если хотя бы на секунду забыть о том, что и сама Клавдия Змеева, и дьякон Богородской церкви Василий Дульцов (вдохновитель «провокации») были приговорены тройкой при УНКВД к высшей мере наказания и расстреляны. История, безусловно, показательная во многих отношениях, но приведена в данном случае как метафора, иллюстрирующая положение самой церкви в 1937 г.
В самом деле, чем она еще могла выглядеть тогда, как не выходцем из «потустороннего мира», невесть как попавшим в наш «социалистический огород»? Действительно, в общественной жизни страны церковь к середине 30-х гг. оставалась едва ли не единственным уцелевшим осколком дооктябрьского прошлого, массовой организацией, которую новая власть не смогла (или не захотела) интегрировать. Но если развернуть эту метафору, то в ней обнаружатся еще несколько любопытных смысловых оттенков. Во-первых, так же как и всякий уважающий себя дьявол, церковь занимается ловлей душ, и при этом совершенно по-дьявольски лжет, «ибо нет в нем истины; когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи» (От Иоанна, 8:44). Но ведь от нашего внимания не должно ускользнуть, во-вторых, то, что и сам черт-то на проверку — подложный, не настоящий. Пугало для детишек, да и только.
Относительно последнего никаких сомнений быть не должно — вопрос о соотношении «царства и священства» в советской России был решен окончательно и бесповоротно уже к 1922 г., в ходе кампании по изъятию церковных ценностей. Как это было проделано на Урале, вполне убедительно показано на основе многочисленных источников в работе М. Г. Нечаева [465] . Второй, не менее сильный удар церковь испытала в период коллективизации — в просмотренных нами делах неоднократно упоминаются церкви, закрытые в 1933–1934 гг. по решению общего собрания колхозников. Лишенная имущества, ограбленная, контролируемая извне и «просвечиваемая» изнутри «осведомами» из рядов духовенства, церковь явно не могла быть по-настоящему серьезным противником. Тем не менее, в 1937 г. в ходе «кулацкой операции» по ней будет нанесен новый, невиданный по жестокости удар. Возникает вопрос: зачем же так всерьез заниматься экзорсизмом, если дьявол — ряженый?
465
Пример «расширительного» толкования конституции 1936 года: протокол допроса дьякона Плотникова от 1 сентября 1937 г. о контрреволюционной деятельности единоличника А. И. Першина. ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 13385. Т. 1. Л. 10–11. ГОПАПО. Ф. 643/2. Оп. 1. Д. 6533. Л. 71.
Как представляется, можно указать два резона подобных действий. Первый, совершенно очевидный, заключается в том, что даже сломленная церковь могла быть источником какого-то беспокойства и (пусть мелких) неприятностей. Второй состоит не в том, что она делала, а в том, что она являлась общенациональной иерархизированной организацией. Рассмотрим оба мотива.
Если не принимать в расчет бредни относительно комплектования повстанческих взводов из прихожан (с церковными старостами в роли командиров) или создания мобильных бригад из полоумных нищебродов-юродивых для разбора железнодорожных путей [466] , равно как и срыва посевной (или уборочной) методом отмечания церковных праздников, в сухом остатке все же остается несколько способов, которыми церковь могла досадить власти.
466
Из воспоминаний террориста Петра Севастьянова: «В детстве, как мне рассказывала мать, что мой отец будучи пьяным во время ее избиения выбросил, якобы, меня из качалки на улицу через окно, с того времени у меня получается некоторая ограниченность». Из акта освидетельствования его в Пермской психиатрической больнице докторами Вертгеймом и Старициным: «обнаруживает врожденное умственное недоразвитие (слабоумие в глубокой степени) и за свои деяния не ответственен». ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 13385. Т. 2. Л. 54.
Первый имеет сугубо конъюнктурную природу и относится только к периоду от опубликования сталинской Конституции в 1936 г. до первых выборов в Верховный Совет в 1937 г. Поскольку каждой совершеннолетней живой душе было даровано избирательное право, вопрос об их ловле приобретал некоторое политическое значение. Разумеется, власть сделает все необходимое для того, чтобы в Верховном Совете не появилась «черная фракция», строго указав, например, что церковная община не является общественной организацией, следовательно, не может выдвигать своих кандидатов. И после первых же выборов стало понятно — «Они не пройдут!». Но, как явствует из многочисленных показаний подследственных и агентурной информации, в 1936–1937 гг. и духовенство, и церковный актив из прихожан питали на этот счет некоторые иллюзии [467] . Следовательно, возможны (гипотетически) некоторые эксцессы во время предвыборной кампании и в ходе самих выборов. А за это местное начальство по головке не погладят.
467
Пример «расширительного» толкования конституции 1936 года: протокол допроса дьякона Плотникова от 1 сентября 1937 г. о контрреволюционной деятельности единоличника А. И. Першина. ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 13385. Т. 1. Л. 10–11.
Второй, более общий повод для беспокойства заключался в том, что для правящей партии церковь по-прежнему оставалась идейным противником. Не стоит, конечно, при анализе причин репрессий придавать особое значение идеологии, но это обстоятельство имело совершенно определенный прагматический аспект. При любой активизации деятельности духовенства в адрес представителей партийной номенклатуры соответствующего уровня мог раздаться (и часто раздавался) начальственный окрик — дескать, что-то черти в вашем огороде расшалились, плохо антирелигиозная пропаганда поставлена. За этим могли последовать оргвыводы — со всеми присущими 1937 г. последствиями.
Но главное, как представляется, все-таки было другое. Проблема не столько в том, что ВКП(б) рассматривала церковь в качестве конкурента на ниве «ловли человеков». Дело в том, что церковь и партия были удивительно похожи структурно и организационно. Уподобление партии церкви (орден меченосцев и т. п.), как и демонстрация религиоподобных черт догматизированного марксизма, набили оскомину. Но можно взглянуть на это и с другой стороны: иерархические церковные структуры были совершенно изоморфны партийным и формировались (если можно предложить такое определение) по параноменклатурному принципу.Применительно к конкретной епархии это означало, что существовало определенное количество «номенклатурных позиций» настоятелей церковных приходов, священников, заполняемых методом назначения сверху из строго определенного контингента, отвечающего каноническим требованиям. Несколько приходов объединялись в благочиние, а назначаемый благочинный выступал промежуточной инстанцией («инструктором обкома») между ним и архиереем. Снуя, как челнок, между приходом и епархиальным центром, он находился в личном контакте, с одной стороны, с его главой, а с другой — с приходским советом, попом, дьяконом, псаломщиком и т. п. Священники частенько навещали по делам епархиальное управление, общались друг с другом, вместе праздновали церковные праздники, выпивали (как без этого!), обсуждали церковные (и не только) дела.
Одним словом, духовенство действительно было закрытой корпорацией, пронизанной личными связями, организованной и централизованной. В этом смысле самоопределение церкви как земного тела Христова — удачная метафора, т. к. «контрреволюция» в любом из его органов, подобно раковой опухоли, неизбежно должна была поразить метастазами все тело. А уж арест епископа, разумеется, должен был бы иметь для его клира такие же последствия, как и арест секретаря обкома для всех тех, кто делал при нем номенклатурную карьеру. Поистине, духовенство — идеальная среда для конструирования всяческих антисоветских центров, организаций и их подразделений, вербовок и т. д. Такой возможностью не воспользовался бы только ленивый, а в 1937 г. в НКВД ленивые не задерживались.